Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус
— Содержимое этого портмоне разве ничем не подтверждает слов привратницы Полишю? На бумагах не значится имя Баланке?
— Увы, нет, — ответил следователь. — Некоторые бумаги, вместо того чтобы разъяснить мне хоть что-нибудь, только сбили меня с толку.
С этими словами следователь открыл портмоне и стал пересматривать документы.
— Банковские билеты на довольно большую сумму. Счета на бриллианты, вероятно, поднесенные покойным своей возлюбленной. Копия со стихов Ламартина… и… это письмо, — продолжал следователь, — самая глупая шутка, какую мне случалось видеть в жизни. Представьте себе, что это письмо человек будто бы написал через два месяца после своей смерти… Мнимого умершего звали Реноден.
Едва следователь произнес это имя, как Либуа подскочил на месте, воздел руки кверху и возмущенно вскрикнул:
— Что же вы сразу не сказали? Чего ради вы мучили меня этим Баланке?
— Что я должен был сказать вам сразу? — спросил следователь с неподдельным удивлением.
— Вместо того чтобы путать меня этим Баланке, не лучше ли было прямо сказать мне: «Потолкуем о вашем бедном друге, маркизе де Монжёзе, который завтракал у вас три дня тому назад».
— Что? — воскликнул следователь, подскочив. — Так вы говорите, что покойного звали маркиз де Монжёз?
— Точно вы не знали этого так же хорошо, как и я! — проворчал Либуа, а потом с горестным вздохом прибавил: — Как! Он умер! Мой бедный друг Монжёз!.. Сегодня утром он сидел на этом стуле, на котором сидите вы, и я тщетно твердил ему: «Не теряй времени, беги предупредить судебные власти». К несчастью, вместо того, чтобы пойти в полицию, он решил навестить любовницу… и убийца настиг его там.
— И начал с того, что убил женщину, — заметил следователь.
— Почему вы так думаете?
— Потому что затем он выбросился из окна вместе с маркизом, следовательно, женщину убил прежде.
— Значит, он сделал это для того, чтобы она не выдала его впоследствии, когда правосудие нападет на его след, — с апломбом произнес Либуа.
— Какое ему было дело до этой женщины, если он, убивая маркиза, решил убить и себя?
Либуа сделал изумленный вид.
— Самоубийство! — воскликнул он. — О нет, я не так объясняю себе этот факт.
— А как же?
— Случайностью. Монжёз был мал ростом, но мускулист, ловок, решителен, способен на сопротивление. Между ними произошла борьба, они приблизились к окну… И тогда — бац! Да, случайность, но никак не самоубийство! Вы сами доказали, что это невозможно.
— Я? Я доказал это?
— Как нельзя лучше, сказав, что убийца сначала задушил женщину… Он ведь никогда не видел эту несчастную. Какая еще причина могла заставить его убить ее, если не желание избавиться от опасного свидетеля? Потом он бросился на маркиза, и они вместе случайно упали из окна. Нет-нет, сто раз нет, тут не было самоубийства. Допустить его значило бы отступить от истины.
Либуа задумался.
— Убийца был человеком сильным? — спросил он.
— Настоящим гигантом!
— Так это он… — пробормотал художник.
— Кто он? — возбужденно спросил следователь, жаждавший узнать имя.
Но Либуа сделал вид, что не слышит, и продолжал бормотать:
— Бедный маркиз! И почему он не послушал моего совета и не отправился прямо в полицию? Сколько раз я повторял ему: «Поверь мне, негодяй убьет тебя, как убил двух других, чтобы скрыть тайну прошлого».
Петарда, лопнувшая под стулом следователя, не заставила бы его так быстро подскочить, как радость, охватившая его при этих словах.
— Двух других! — повторил он вне себя от радости.
И было чему радоваться! Этот бедняга уже шестнадцать лет страдал оттого, что ему не давали повышения. А теперь повышение было у него в кармане! За какое он взялся дело! Пять трупов! Целая серия убийств, связанных между собой. Его, разумеется, наградят за ловкое и быстрое ведение дела, и все благодаря этому болтуну, которого он заставил говорить. Какое счастье, боже мой! Одним ударом он убил двух зайцев.
— В самом деле? Значит, этот злодей совершил еще два убийства прежде? Этот злодей, которого вы называете?..
— Генёком.
— А кто был его первой жертвой?
— Нотариус Реноден.
— Садовник был сердит на него?
— Нет, он хотел получить большую сумму денег. И похитил их у нотариуса. Но у этого преступления был свидетель… которого он убил впоследствии.
— И которого звали?
— Господином Бержероном. Честный, достойный человек, тесть маркиза. Имено он написал зятю то странное письмо, которое вы нашли в портмоне. Эта неосторожность стала причиной его смерти. Он погиб от руки Генёка, который так ловко все устроил, что следователи поверили в самоубийство.
Как ловко Либуа ни запутывал следствие, все же его слова смутили Морера. Он устремил на художника тревожный взор. Либуа ответил ему взглядом, который словно говорил: «Устроим дело, свалив все на Генёка. В интересах госпожи Монжёз следует сделать так, чтобы правосудие не совало свой нос в прошлое ее мошенника отца».
Успокоив доктора, Либуа обернулся к следователю и жалобным тоном продолжил:
— Увы! За тестем последовал зять… День, когда Монжёз узнал об ужасном конце нотариуса Ренодена, должен был стать последним днем его жизни. Его нет больше, потому что он сегодня утром узнал тайну Генёка.
— Только сегодня утром, говорите вы? Однако он читал письмо, которое я нашел в портмоне, — возразил следователь.
Либуа подошел к следователю и, встав прямо перед ним, проникновенно заметил:
— Милостивый государь, в ваших глазах, которые выдают вас, я вижу неординарный ум и великие способности. Ответьте же откровенно на мой вопрос.
С человеком, который говорит подобные слова, нельзя не быть любезным. Следователь польщенно произнес:
— Говорите.
— Когда вы прочли это письмо, в котором говорилось о трагической кончине Ренодена, что вы подумали?
— Я решил, что это первоапрельская шутка.
— Так считал и покойный маркиз. Но у него была собака, которая очень любила жареных уток. Она так часто воровала из его кухни, что маркиз, наконец, обрек ее на смерть. Сегодня утром Монжёз взял ружье, подкараулил собаку…
Тут Либуа остановился, решив пощадить слух Морера. Он указал следователю на доктора и спросил:
— Нужно ли этому господину слышать все то, что я могу еще сообщить вам?
— О, господин может удалиться, когда ему угодно. Я не намеревался задерживать его ни на минуту, — ответил следователь.
— В таком случае в добрый путь, милый доктор, — прибавил художник, вставая, чтобы проводить Морера.
