Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
– Я не верю, но вы ведь верите. Разве не лучше обходиться совсем без бога, чем иметь бога, который расправляется с вами таким образом? Я по крайней мере нисколько не боюсь утверждать, что в этом слепом и бессмысленном мире нет силы, которая могла бы услышать ваши молитвы и вернуть вам друга. Как бы вы ни молили Небеса воскресить его, он не воскреснет! Как бы я ни бросал вызов Небесам, чтобы они воскресили его, он не воскреснет! Так вот, проверим: бог, которого нет, бросаю тебе вызов – разбуди этого уснувшего навеки человека!
Все оцепенело кругом – демагог произвел желанную сенсацию.
– Следовало ожидать, – хрипло выкрикнул Мендоза, – раз мы допустили такого, как вы…
Новый голос прервал его – высокий и пронзительный голос с американским акцентом.
– Стойте! Стойте! – кричал журналист Снейт. – Смотрите! Клянусь, я видел, он шевельнулся!
Он взбежал по ступенькам и бросился к гробу, а толпа внизу всколыхнулась, охваченная безумным волнением. Снейт тотчас оглянулся, лицо его выражало величайшее изумление. Он поманил пальцем доктора Кальдерона, и тот поспешил к нему. Когда они оба отстранились от гроба, всем стало ясно, что положение головы патера Брауна изменилось. Толпа испустила вопль, который оборвался на середине, будто повис в воздухе, так как в это время патер Браун вздохнул и приподнялся на локтях в гробу, затуманенным взором глядя на толпу.
Той суматохи, которая поднялась в последующие часы, Джон Адам Рейс, знакомый только с чудесами науки, так и не смог толком описать. Он словно перенесся из мира, ограниченного временем и пространством, в мир невозможного. За полчаса весь город и вся округа превратились в нечто, чего не видели уже многие века: средневековый народ, потрясенный чудом; греческий город, в который к людям сошел Бог. Тысячи людей лежали распростертые на дороге, сотни немедленно дали обет, и даже посторонние, как наши два американца, например, ни о чем другом не могли ни думать, ни говорить. Альварес, как и следовало ожидать, был потрясен и сидел, опустив голову на руки.
Среди этой бури один маленький человек тщетно старался заставить выслушать себя. Голос у него был слабый, а шум вокруг оглушительный. Он делал какие-то неуверенные движения, выражающие, скорее всего, раздражение. Подойдя к самому краю парапета, возвышавшегося над толпой, он махал руками, как пингвин короткими крыльями. Толпа не только шумела, она славословила. И тут патера Брауна в первый раз в жизни охватило крайнее негодование против его детей.
– О, глупый вы народ! Глупый, глупый народ! – крикнул он высоким дрожащим голосом. – Глупый, глупый народ!
Затем вдруг, как бы спохватившись, он шагнул к лестнице и стал торопливо спускаться по ней почти обычной своей походкой.
– Куда вы, отец? – спросил Мендоза еще почтительнее обычного.
– На телеграф, – быстро ответил патер Браун. – Что такое? Нет, конечно, никакого чуда не было! С чего вы это взяли? Чудеса так просто не происходят.
И он проковылял вниз по лестнице, а на пути его люди падали ниц, прося его благословения.
– Благословляю, благословляю, – торопливо говорил патер Браун. – Благослови вас Боже, пусть он поможет вам поумнеть.
И он поспешил на телеграф, откуда послал телеграмму секретарю епископа: «Тут ходят невообразимые толки о чуде. Надеюсь, его преосвященство не поверит. Ничего подобного не было».
Покончив с этим, он зашатался от волнения, и Джон Рейс поддержал его под руку.
– Позвольте мне проводить вас домой, – сказал он. – Вы заслуживаете большего, чем то, что эти люди воздают вам.
Джон Рейс и патер Браун сидели вдвоем в комнате последнего. Стол все еще был завален бумагами, с которыми миссионер возился перед своим уходом из дома; бутылка вина и пустой стакан стояли там, где он их оставил.
– Наконец-то, – почти угрюмо произнес патер Браун, – я могу подумать.
– На вашем месте я пока не стал бы ни о чем думать, – отозвался американец, – вам, наверно, нужно отдохнуть.
– Мне достаточно часто приходилось расследовать убийства, – проговорил патер Браун. – Теперь надо расследовать собственное убийство.
– На вашем месте я выпил бы сначала немного вина, – заметил Рейс.
Патер Браун поднялся, налил себе стакан вина, взял его в руки, рассеянно скользнул по нему взглядом и поставил на прежнее место. Потом он снова уселся и сказал:
– Знаете, что я чувствовал, когда умирал? Вы, пожалуй, не поверите, но это было чувство удивления…
– Вы, должно быть, удивились, что вас ударили по голове, – заметил Рейс.
Патер Браун нагнулся к нему и сказал вполголоса:
– Я удивился тому, что меня не ударили по голове.
Рейс с минуту смотрел на него так, будто находил, что удар по голове оставил как нельзя более заметные следы, но спросил только:
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что дубинка, которой замахнулся тот человек, задержалась у самой моей головы, не коснувшись ее. И в ту же минуту другой малый только сделал вид, будто ударил меня ножом, но даже не оцарапал. Это было как на сцене. Да, именно так. Но самое необыкновенное произошло потом…
Некоторое время он задумчиво смотрел на бумаги, разбросанные на столе, затем продолжил:
– Хотя ни нож, ни дубинка не коснулись меня, я вдруг почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, что жизнь уходит из меня. Что-то меня убило, но только не нож и не дубинка. И сейчас я, кажется, понял, что это было.
Он указал на вино, стоявшее на столе. Рейс взял стакан, посмотрел на свет, понюхал.
– Думаю, вы правы, – сказал он. – Я был аптекарским помощником и изучал химию. Не берусь утверждать, не сделав анализа, но тyт что-то неладно. На Востоке, например, есть снадобья, вызывающие сон, который легко принять за смерть.
– Вот именно, – подтвердил патер Браун совершенно спокойно. – По той или иной причине чудо это было подстроено. Похороны инсценированы, причем и время было строго рассчитано. Я готов предположить, что это как-то связано с той манией рекламировать меня, которой одержим Снейт, но вряд ли он зашел бы так далеко только ради этого. Одно дело – фотографировать меня и выдавать за ложного Шерлока Холмса, а…
Он не договорил, и выражение лица его внезапно изменилось. Моргающие веки опустились на глаза, и он привстал, как будто ему не хватало воздуха.
– Что с вами? – спросил его Рейс.
– Странно, невероятно… я был на волосок…
– Разумеется, – сказал Рейс. – Вы были на волосок от смерти.
– Нет, – возразил патер Браун, – не от смерти, а от позора!
Тот уставился на него. И патер Браун почти выкрикнул следующие слова:
– И если бы это был только мой позор! Нет, опозорено было бы все то, что я отстаивал, – сама моя вера! Вот на что они покушались! Вы представляете, что могло произойти? Самый ужасный изо всех скандалов, после того как заткнули глотку лгуну Титусу Отсу![4]
– Объясните же, наконец, о чем речь, – попросил его собеседник.
– Да, пожалуй, лучше сразу рассказать вам, – согласился патер Браун, усевшись, и продолжал уже спокойнее: – Меня осенило, как только я упомянул о Снейте и о Шерлоке Холмсе. Припоминаю теперь, что я написал по поводу той нелепой выдумки. Ответ вышел будто бы сам собой, а между тем, думается, они искусно довели меня до того, что я написал именно эти слова. Кажется так: «Я готов умереть и ожить снова, подобно Шерлоку Холмсу, если это наилучший выход». Как только я вспомнил об этом, я осознал, что меня не просто так заставляли писать всевозможные вещи, ведь все они сводились к одному… Я написал, например, как пишут соучастнику, что я выпью такое-то вино в такое-то время. Теперь понимаете?
Рейс вскочил на ноги, озадаченный:
– Да, как будто начинаю понимать!
– Они прокричали бы о чуде, а потом опровергли бы его. И, что хуже всего, уверили бы, что я сам был в заговоре! Чудо оказалось бы сфабрикованным нами сообща!
Рейс мрачно взглянул на стол, заваленный бумагами, и спросил:
– Сколько негодяев было в этом замешано?
Патер Браун покачал головой.
– И думать не хочется, сколько их, – сказал он. – Но я надеюсь, что некоторые по крайней мере были простым орудием в руках других. Альварес, вероятно, считает, что на войне все средства хороши, – он странный человек. Мендоза, боюсь, старый лицемер. Я никогда не доверял ему, и он не мог мне простить моего поведения в одном коммерческом деле. Однако со всем этим можно пока подождать. Но как я счастлив, что немедленно телеграфировал епископу…
Джон Рейс, казалось, задумался.
– Вы рассказали мне много такого, чего я не знал, – проговорил он наконец, – а мне хочется поведать вам одну вещь, которая не известна вам. Я прекрасно понимаю, на что рассчитывали эти субъекты. Они не сомневались, что каждый смертный, проснувшись в гробу и узнав, что он попал в святые и стал ходячим чудом, поддался бы общему увлечению и принял бы корону славы, которая свалилась на него прямо с неба. И я считаю, что психологически расчет их был совершенно верен, – таков человек. Я видел разных людей, в разных местах, но, скажу вам откровенно, не думаю, чтобы на тысячу нашелся хотя бы один, который очнулся бы таким образом, с настолько ясной головой и, даже не совсем придя в себя, проявил бы столько здравого смысла, столько простодушия, столько смирения, что…
