Агата Кристи - За стенами
Алан наконец-то отыскал счетную книжку. Он безапелляционно выпроводил Винни из комнаты. Спустя десять минут резкий возглас заставил его вздрогнуть и поднять глаза.
– Привет, Изобел. Я не слышал, как ты вошла. Взгляни-ка сюда, я не могу разобраться в этих пунктах в твоей банковской книжке.
– Что тебе за дело до моей банковской книжки?
Алан изумленно уставился на нее. Она была в ярости. Он еще никогда не видел ее рассерженной.
– Я и понятия не имел, что ты будешь против.
– Я против, очень даже против. Ты не должен копаться в моих вещах.
Внезапно Алан тоже вспыхнул:
– Я прошу прощения. Но поскольку я уж начал копаться в твоих вещах, то, может быть, ты объяснишь мне пару записей, которые мне непонятны. Насколько я вижу, на твой счет в этом году поступило около пяти сотен фунтов, которые я не могу проследить. Откуда они взялись?
Изобел уже удалось овладеть собой. Она опустилась в кресло.
– Тебе не стоит придавать им такое значение, Алан, – беззаботно произнесла она. – Это не плата за грех или что-нибудь в этом роде.
– Откуда эти деньги?
– От одной женщины. Твоей подруги. И они вовсе не мои. Они для Винни.
– Для Винни? Ты хочешь сказать – эти деньги от Джейн?
Изобел кивнула:
– Она обожает девочку, все хочет что-нибудь для нее сделать.
– Да, но тогда деньги, разумеется, следовало бы положить на имя Винни в банк.
– Ох! Это вовсе не то, что ты думаешь. Это деньги на текущие расходы – одежду и все прочее.
Алан не ответил. Он подумал о платьицах Винни – заплатанных, со следами штопки.
– Твой счет тоже превышен, Изобел.
– Правда? Со мной это вечно происходит.
– Да, но те пять сотен…
– Алан, дорогой, я потратила их на Винни так, как мне представлялось наилучшим. Уверяю тебя, Джейн вполне довольна.
Алан не был доволен. Но, как обычно, безмятежность Изобел подействовала на него безотказно, и он не стал продолжать. К тому же Изобел всегда проявляла беспечность в отношении денег. Она вовсе и не намеревалась потратить на себя полученные для дочки деньги. В тот же день, однако, пришел счет, по ошибке адресованный на имя мистера Эверарда. Он был от портного с Ганновер-сквер на сумму более двух сотен фунтов. Алан без единого слова отдал его Изобел. Она пробежала его взглядом и сказала с улыбкой:
– Бедненький, эта сумма, наверно, кажется тебе ужасной, но нужно же, в самом деле, хоть как-то одеваться.
На следующий день он отправился повидать Джейн.
Джейн, как всегда, была уклончива и выводила его из себя. Она сказала, что ему не следует беспокоиться. Винни ведь ее крестница. Женщины, и только женщины могут понять такие вещи, мужчины же – нет. Разумеется, она не имела в виду, что все пять сотен пойдут на платьица Винни. Не мог бы он предоставить ей с Изобел самим решать этот вопрос? Они прекрасно друг друга понимают.
Алан ушел, ощущая растущее недовольство собой. Он отчетливо сознавал, что уклонился от того единственного вопроса, который действительно желал задать. Ему хотелось спросить: «Изобел попросила у тебя денег для Винни?» Он не задал его из страха, что Джейн не сумела бы солгать так искусно, чтобы обмануть его.
Но он был встревожен. У Джейн не было лишних средств – он знал это совершенно точно. Она не должна, ни в коем случае не должна лишать себя последнего. Он решил поговорить с Изобел. Изобел была безмятежна и постаралась развеять его сомнения: разумеется, она не разрешила бы Джейн потратить больше, чем та могла себе позволить.
Месяц спустя Джейн умерла.
Ее одолел грипп, за которым последовало воспаление легких. Она назначила Алана Эверарда своим душеприказчиком и все, что имела, оставила Винни. Но у нее и было-то всего ничего.
На Алана легла задача разобрать бумаги Джейн. С ними все было ясно: это были многочисленные свидетельства об актах благотворительности, письма, содержащие просьбы, благодарственные послания.
Под конец он обнаружил ее дневник. К нему был приложен листок бумаги:
«После моей смерти передать Алану Эверарду. Он часто упрекал меня в том, что я не говорю правды. Вся правда здесь».
Так, отыскав единственного собеседника, с которым Джейн осмелилась быть искренней, он наконец понял. Это были записи, безыскусные и простые, рассказывающие о ее любви к нему.
В них не было ни малейшей сентиментальности, никаких словесных изысков. Однако же изложенное говорило само за себя.
«Я знаю, что часто раздражаю тебя, – писала она. – Иногда, кажется, все, что я делаю и говорю, приводит тебя в бешенство. Я не знаю, отчего это, ведь я так стараюсь быть тебе приятной; и все-таки я верю, что по-настоящему что-то значу для тебя. На тех, кого не принимают в расчет, так не сердятся».
В том, что Алан нашел и еще кое-что, не было вины Джейн.
Джейн не собиралась никого предавать, но аккуратностью не отличалась; ящики ее письменного стола всегда были набиты до отказа. Незадолго до смерти она позаботилась о том, чтобы сжечь письма Изобел. Но Алан нашел одно из них, застрявшее за стенкой ящика. Когда он прочел его, ему стал ясен смысл некоторых непонятных значков на корешке чековой книжки Джейн. В этом письме Изобел, нимало не стесняясь, подтверждала свою мнимую потребность в деньгах для Винни.
Алан долго сидел перед столом, невидящим взглядом уставившись в окно. Наконец он опустил чековую книжку к себе в карман и вышел из квартиры. Он пешком возвращался в Челси, чувствуя, как в нем неумолимо поднимается волна гнева.
Вернувшись, он не застал Изобел дома и в душе пожалел об этом. Он так ясно представлял себе все, что хотел сказать. Лишившись этой возможности, он поднялся в мастерскую и вытащил незаконченный портрет Джейн. Алан установил его на мольберте рядом с портретом Изобел в розовом атласе.
Эта особа, Ламприер, была права: в портрете Джейн чувствовалась жизнь. Он глядел на портрет – на жаждущие глаза, на ее красоту, которой он безуспешно пытался ее лишить. Это была Джейн – Джейн во всей ее живой неповторимости. Алан подумал, что она была самой жизнелюбивой личностью, какую ему доводилось знать, настолько живой, что даже теперь он не мог думать о ней как об умершей.
Ему вспомнились его другие картины – «Цвет», «Романтика», «Портрет сэра Руфуса Хершмана». В каждой из них по-своему ощущалось присутствие Джейн. Она послужила для каждой из них запалом – недовольный собою, он всегда убегал от нее, снедаемый жаждой показать ей, на что он способен! Что же теперь? Джейн умерла. Сможет ли он снова написать картину – настоящую картину? Он вновь взглянул на полное жизни лицо на холсте. Возможно, ему удастся это. Ведь Джейн была не так уж далеко.
Какой-то звук заставил его резко обернуться. В мастерскую вошла Изобел. Она оделась к обеду в простое белое платье, подчеркивавшее золотое сияние ее волос.
Изобел словно застыла на месте, удерживая готовые сорваться с губ слова. Затем, опасливо поглядывая на него, прошла к дивану и села. Внешне она была абсолютно спокойна.
Алан вынул из кармана чековую книжку.
– Я просматривал бумаги Джейн.
– Ну и что?
Он пытался подражать ее спокойствию, унять дрожь в голосе.
– Последние четыре года она снабжала тебя деньгами.
– Да. Для Винни.
– Нет, не для Винни! – крикнул Эверард. – Вы, вы обе делали вид, что они для Винни, но обе знали, что это не так. Ты отдаешь себе отчет в том, что Джейн продавала свои ценные бумаги, перебивалась с хлеба на воду только ради того, чтобы снабжать тебя туалетами – нарядами, в которых ты, в сущности, не нуждалась?
Изобел не отрываясь смотрела на него. Она, словно белая персидская кошка, уютно расположилась среди подушек.
– Что я могу поделать, если Джейн решила потратить больше, чем следовало, – проговорила она. – Я полагала, что она могла себе позволить такие деньги. Она всегда сходила по тебе с ума, разумеется, я это заметила. Иная бы жена давно уже подняла шум по поводу того, как ты вечно рвался вон из дому, чтобы повидать ее, и сидел у нее часами. Но не я.
– Не ты, – Алан был страшно бледен. – Ты вместо этого заставила ее платить.
– Ты говоришь оскорбительные вещи, Алан. Будь поосторожнее.
– Разве это не правда? Почему же ты считала удобным тянуть деньги из Джейн?
– Не ради ее любви ко мне, разумеется. Должно быть, из-за любви к тебе.
– Именно так и было, – просто сказал Алан. – Она платила за мою свободу – свободу писать по-своему. Потому что, пока тебе хватало денег, ты оставляла меня в покое и не изводила просьбами изобразить толпу каких-то отвратительных особ.
Изобел промолчала.
– Я прав? – гневно выкрикнул Алан. Ее невозмутимость выводила его из себя. Изобел сидела, глядя в пол. Наконец она подняла голову.
– Иди сюда, Алан, – мягко произнесла она и указала ему место рядом с собою.
