Агата Кристи - Большая четверка
— В самом деле? И кто же он?
— Вы о нем наверняка не слышали — некто Джон Инглес. Он — бывший чиновник, самый заурядный, сейчас на пенсии. Его дом, говорят, полон китайскими безделушками, рассказами о которых он изводит всех своих знакомых. Но, как мне сказали, это единственный человек, от которого я смогу получить интересующие меня сведения, — Джон Инглес.
Через несколько минут мы поднимались по ступенькам «Лаврового венка» — так называлась вилла Джона Инглеса, — хотя лично я ни в доме, ни около него не заметил даже чахлого лаврового кустика. Вероятно, обожающим цветистые названия провинциалам оно не казалось курьезным.
Нас встретил слуга-китаец, лицо которого напоминало маску, и провел к хозяину. Джон Инглес оказался высоким широкоплечим мужчиной. У него было желтоватое лицо и глубоко посаженные глаза, которые отражали отнюдь не заурядный ум.
Отложив в сторону письмо, которое он читал, мистер Инглес встал, чтобы нас поприветствовать, после чего снова погрузился в чтение.
— Садитесь, пожалуйста. Хален пишет, что вы хотите кое-что узнать и что я могу вам помочь.
— Да, мосье, я был бы очень вам обязан, — сказал Пуаро. — Я хотел спросить вас.., не знаете ли вы что-нибудь о человеке по имени Ли Чан-йен?
— Вот не ожидал, — удивился Джон Инглес. — Где же вы могли услышать об этом человеке?
— Так вы с ним знакомы? — спросил Пуаро.
— Встречался однажды, — ответил Инглес. — И кое-что о нем знаю, правда, не так уж и много. А хотелось бы знать побольше. Никак не думал, что в Англии еще кто-то о нем слышал. Он великий человек — по-своему, конечно. Знатного происхождения — потомок мандарина, но не в этом дело. У меня есть все основания полагать, что он вершит всякие гнусные дела.
— Какие дела?
— Разные. Держит мир в напряжении, дестабилизирует обстановку. Перевороты, которые иногда случаются то в одной стране, то в другой, не обходятся без его участия. Некоторые влиятельные люди говорят, что всегда существуют силы, которым выгодны всякие кризисы. Возьмите ту же Россию. Там налицо были признаки того, что Ленин и Троцкий — всего лишь марионетки, подчиняющиеся чьей-то воле. Доказательств у меня нет, но уверен, что они плясали под его дудку.
— Но позвольте, — запротестовал я. — Не преувеличиваете ли вы? Как может какой-то китаец сеять смуту в России?
Пуаро недовольно посмотрел на меня.
— Вам, Гастингс, — сказал он, — все, что не соответствует вашим привычным стереотипам, кажется преувеличением. А я совершенно уверен в правоте этого джентльмена. Продолжайте, мосье, прошу вас.
— Зачем ему все это нужно, — продолжал Инглес, — сказать не берусь, но мне кажется, что он страдает тем же недугом, что и многие великие умы прошлого — от Акбара и Александра Македонского до Наполеона, — жаждой абсолютной власти и манией величия. Раньше необходимым условием завоевания власти было наличие мощной армии, теперь же, в наш век, Ли Чан-йен использует целый комплекс мер. У него свои методы. Я знаю, — продолжал Инглес, — что огромные средства он выделяет на подкуп и пропаганду. Есть сведения, что на него работают и многие выдающиеся ученые.
Пуаро слушал с неослабевающим вниманием.
— А в Китае? — спросил он. — Там он тоже имеет вес?
Собеседник кивнул.
— Безусловно, — сказал он, — хотя очевидных доказательств на этот счет у меня нет. Это мои собственные соображения. Я знаю лично всех более или менее заметных в Китае деятелей, и вот что я вам скажу: те, кто прорвался на руководящие посты, — на самом деле вполне заурядные личности. Ничего выдающегося. Они марионетки, которыми управляет умелый кукловод, настоящий мастер своего дела, и этот мастер — Ли Чан-йен. Сегодня он, в сущности, правит там бал. Мы не понимаем Востока — и никогда не поймем, а Ли Чан-йен знает, как там нужно действовать. Не то чтобы он кого-то агитировал. Нет! Он даже никогда не покидает своего дворца в Пекине. Но время от времени дергает за нужную веревочку.., да.., или за несколько.., и тут же что-то происходит.
— И нет никого, кто бы ему оказывал сопротивление? — спросил Пуаро.
Инглес подался вперед.
— В последние четыре года это пытались сделать четыре человека, — медленно сказал он. — Люди сильные, честные, умные… Со временем любой из них мог бы помешать осуществлению замыслов Ли Чан-йена. — Он умолк.
— Ну и в чем дело? — спросил я.
— Они мертвы. Один из них написал статью, в которой упомянул имя Ли Чан-йена в связи с беспорядками в Пекине, — через два дня его зарезали на улице. Убийцу, естественно, так и не нашли. В общем, любое упоминание — письменное или устное — Ли Чан-йена, намек на то, что это он спровоцировал какой-то бунт или переворот, приводило этих смельчаков к гибели в считанные дни. Второй был отравлен, третий умер от холеры — единичный случай, не было никакой эпидемии, четвертого нашли мертвым в постели. Причину смерти так и не смогли установить, но врач, видевший труп, рассказал мне, что на теле были следы ожогов и оно было так скрючено, будто через него пропустили ток высокого напряжения.
— Но вы уверены, что за всеми этими расправами стоит Ли Чан-йен? — спросил Пуаро. — Ведь были наверняка какие-то следы…
Мистер Инглес пожал плечами.
— Следы? Да, конечно. А еще я как-то встретил одного молодого, подающего надежды химика, протеже Ли Чан-йена, и он мне кое-что рассказал. Приходит он как-то раз ко мне, и чувствую — что-то с ним неладно. Он намекнул мне об экспериментах, которые он проводил во дворце Ли Чан-йена под его руководством. А в качестве подопытных кроликов — кули[9]. Нервы бедного малого были на пределе, он был в шоковом состоянии. Я предложил ему остаться, провел в комнату на верхнем этаже… Пусть, думаю, придет в себя, а завтра его расспрошу… В общем, свалял дурака.
— Как они нашли его? — спросил Пуаро.
— Этого я никогда не узнаю. Я проснулся среди ночи — дом был охвачен пламенем, я еле спасся. Следствие показало, что пожар вспыхнул на верхнем этаже, и мой гость сгорел.
По той готовности, с которой Джон Инглес все это нам выкладывал, я заключил, что он оседлал своего любимого конька. Впрочем, он и сам в конце концов понял, что чересчур увлекся, и виновато рассмеялся.
— Да, конечно, у меня нет доказательств. Вы, как и все остальные, наверное, думаете, что это плод моего воображения.
— Напротив, — сказал Пуаро, — у нас есть все основания полагать, что вы абсолютно правы. Нас и самих очень интересует этот неуловимый Ли Чан-йен.
— Удивительно. Никак не предполагал, что в Англии о нем тоже слышали. Но вам-то откуда о нем известно? Если это, конечно, не секрет.
— Никаких секретов, мосье. Какой-то человек нашел убежище в моем доме. Он был в состоянии шока, но ему удалось сообщить достаточно, чтобы вызвать интерес к Ли Чан-йену. Он упомянул некую Большую Четверку — организацию, о которой до сих пор никто ничего не слышал. Номер Первый — Ли Чан-йен, Номер Два — никому не известный американец, Номер Три — также никому не известная француженка, Номер Четыре — палач-экзекутор, как я понимаю, исполнитель их приговоров. Это все, что нам удалось выяснить. Скажите, пожалуйста, мосье, вам знакомо это название — Большая Четверка?
— Да, но не в связи с Ли Чан-йеном… Не могу вспомнить где именно, но совсем недавно я слышал или читал об этой «четверке» — и при довольно необычных обстоятельствах. М-м… Да, вспомнил!
Он поднялся и, пройдя через всю комнату, подошел к шкафу. Оттуда он извлек пожелтевший листок бумаги.
— Вот она. Записка от одного старого моряка, с которым я когда-то познакомился в Шанхае. Старый кутила и греховодник, теперь, наверное, законченный пьяница. Это его послание навело меня на подобную мысль. Послушайте, это же бред алкоголика.
И он принялся читать:
«Уважаемый сэр!
Вы, наверное, не помните меня, но однажды в Шанхае Вы уже оказали мне услугу. Не поможете ли старому морскому волку и на этот раз? Мне нужна небольшая сумма, чтобы выехать из Англии. Мне удалось здесь хорошо замаскироваться, но, боюсь, они меня все-таки вычислят. Эти из Большой Четверки. Того и гляди, прикончат. Денег у меня достаточно, но я даже не могу снять их со счета, так как в этом случае они сразу же нападут на мой след. Прошу вас, пришлите мне несколько сотенок наличными. Возвращу с лихвой, клянусь вам.
Всецело Вам преданный
Джонатан Уолли».
Послано из «Гранит-Бангалоу», Хоппатон, Дартмур.
Боюсь, я напрасно проигнорировал эту записку. Решил, что старикан просто хочет выманить у меня несколько сот фунтов, которые еще неизвестно на что пойдут… Если она вам может пригодиться… — И он протянул листок Пуаро.
— Весьма признателен вам, мосье. Я отправляюсь в Дартмур, a l'heure meme[10].
— Неужели! — воскликнул Джон Инглес. — А что, если я поеду с вами? Не возражаете?
— Вы доставили бы нам огромное удовольствие, но мы должны выехать немедленно. Хотелось бы приехать в Дартмур до наступления темноты.
