Гастон Леру - Дама в черном
В одно из воскресений мадемуазель Станжерсон, раздосадованная его поведением, решила отправиться вместе со мной в Латинский Квартал, чтобы застать Рультабиля в его берлоге.
Рультабиль работал за маленьким столом. На мой стук в дверь он ответил энергичным: «Войдите», — но, увидев нас, резко вскочил и побледнел так сильно, что мы испугались, как бы ему не стало дурно.
— Боже мой! — воскликнула Матильда, бросаясь к нему.
Однако, как ни стремителен был ее порыв, Рультабиль оказался быстрее и успел прикрыть салфеткой лежавшие на столе бумаги. Матильда увидела этот жест и, удивленная, остановилась.
— Мы вам помешали? — спросила она с нежным упреком.
— Нет, — ответил он, — я уже окончил писать и покажу вам свою работу позже. Это пьеса в пяти актах, в которой я не нахожу развязки.
Он улыбнулся, быстро овладел собой и поблагодарил нас за то, что мы явились нарушить его одиночество. Он непременно хотел пригласить нас обедать, и мы втроем отправились в ресторан Фуайо в Латинском Квартале.
Какой прекрасный вечер! Рультабиль позвонил Роберу Дарзаку, и тот присоединился к нам во время десерта. Господин Дарзак был тогда еще относительно здоров, а Бриньоль еще не объявился в столице. Мы веселились, как дети.
Перед расставанием Рультабиль попросил прощения у мадемуазель Станжерсон за частые приступы меланхолии, объяснив все это плохим характером. Матильда поцеловала его, то же сделал Робер Дарзак. Растроганный Рультабиль не произнес ни слова, пока я провожал его домой. Но, прощаясь, пожал мне руку сильнее обычного. Смешной человек! Впрочем, если бы я знал… Теперь я обвиняю себя за то, что в ту пору судил его слишком строго.
Итак, печальный и полный тщетно гонимых предчувствий, я возвращался с Лионского вокзала, перебирая в уме бесконечные фантазии, странности, а иногда и обидные капризы Рультабиля за два минувших года, однако ничто не предвещало его сегодняшней выходки и уж конечно не объясняло ее.
Но где же Рультабиль? Я вновь отправился на бульвар Сен-Мишель, решив, что если не застану журналиста дома, то, по крайней мере, оставлю письмо госпожи Дарзак. Каково же было мое изумление, когда, зайдя в подъезд, я обнаружил там своего слугу с моим дорожным чемоданом в руках. Оказалось, что пока я тщетно искал его повсюду, за исключением, разумеется, собственной квартиры, Рультабиль явился ко мне на улицу Риволи, велел моему слуге привести его в спальню и принести чемодан. После чего тщательно отобрал вещи и белье, необходимые для небольшого путешествия, и приказал отнести этот чемодан через час к нему на бульвар Сен-Мишель.
Я быстро поднялся в комнату друга и застал Рультабиля, аккуратно укладывающим в саквояж белье и предметы туалета. До завершения этой работы я не смог вытянуть из журналиста ни слова, так как в повседневной жизни он был необычайно педантичен и, несмотря на скромные средства, стремился поддерживать приличное существование, презирая распущенность и разболтанность.
Наконец он соблаговолил мне сообщить, что поскольку я в настоящее время свободен, а редакция «Эпок» предоставила ему трехдневный отпуск, то мы отправляемся провести пасхальные каникулы «на морском берегу». Я даже онемел и не нашел, что ответить, так как был возмущен его поведением. И уж, конечно, полагал просто глупым тащиться бог знает куда, чтобы полюбоваться океаном или Ла-Маншем в эту отвратительную весеннюю погоду, которая заставляет нас пожалеть о зиме.
Но мое оскорбительное молчание не произвело никакого впечатления на Рультабиля, и он, подхватив мой чемодан в одну руку, а свой саквояж — в другую, подтолнул меня к двери. Затем мы сели в фиакр, ожидавший перед подъездом, и уже через полчаса находились в купе первого класса. Поезд увозил нас через Амьен к Трепору. И тут Рультабиль неожиданно поинтересовался:
— А почему вы не отдаете письмо, которое вам поручили мне передать?
Я поднял на него глаза. Что ж, угадать было нетрудно. Естественно, что госпожа Дарзак, огорченная отсутствием Рультабиля в момент отъезда, постарается ему написать.
— Потому что вы не заслужили этого, — ответил я и принялся осыпать его упреками.
Он не стал даже оправдываться, что лишь разожгло мой гнев. Успокоившись, я передал ему письмо. Он вдохнул его нежный аромат и нахмурил брови, скрывая под суровым видом сильное волнение. Я смотрел на него с любопытством.
— Вы не читаете?
— Не сейчас и не здесь, — ответил он, — позже.
После шестичасового путешествия мы прибыли в Трепор поздней ночью и в отвратительную погоду. Леденящий морской воздух принял нас в свои объятия. Нам повстречался только один человек, и тот оказался таможенным чиновником. Закутавшись в плащ и надвинув на голову капюшон, он расхаживал взад и вперед по мосту через канал.
Конечно, ни одного фиакра. Несколько газовых фонарей раскачивалось на ветру, отражаясь в огромных лужах, по которым мы брели, сгибаясь под порывами ветра. Какая-то запоздалая жительница Трепора прошлепала по мостовой своими деревянными башмаками. Я ворчал, проклиная судьбу и Рультабиля, с трудом выбиравшего в темноте дорогу, но он, должно быть, хорошо знал местность, потому что в конце концов мы оказались перед дверьми единственной гостиницы, открытой в это ужасное время года.
Рультабиль сразу потребовал подать ужин и разжечь камин, так как мы были голодны и замерзли.
— Не скажете ли вы наконец, что мы собираемся здесь искать, кроме ревматизма и воспаления легких? — поинтересовался я, видя, что Рультабиль продолжает дрожать как осиновый лист и никак не может унять кашель.
— Скажу, — ответил он, — мы будем искать аромат Дамы в черном.
Эта фраза заставила меня задуматься, и я почти всю ночь не сомкнул глаз. Кроме того, морской ветер продолжал завывать, бесчинствуя в узеньких улочках городка.
Среди ночи я услышал шорох в соседней комнате, где расположился мой друг. Я поднялся и открыл дверь. Несмотря на холод и ветер, он открыл окно и посылал в ночную темноту воздушные поцелуи. Он целовал ночь! Я прикрыл дверь и тихо улегся.
Рано утром я был разбужен Рультабилем, лицо которого выражало сильнейшую тревогу. Он протянул мне телеграмму, отправленную из Бурга и, по оставленному им распоряжению, пересланную сюда из Парижа. Вот ее содержание:
«Приезжайте немедленно, не теряя ни минуты. Отказались от нашего путешествия на восток и присоединяемся к господину Станжерсону в Ментоне у Рансов в Красных скалах. Пусть эта телеграмма останется нашей тайной. Не надо никого пугать. Используйте для своего появления у нас любой предлог, ваш отпуск, все, что хотите, но приезжайте. Телеграфируйте мне до востребования в Ментон. Скорее, я жду вас. Ваш несчастный Дарзак».
