Сирил Хейр - Трагедия закона
На столе перед ним лежали два дела, не более интересные и не намного более высоко оплачиваемые, чем то, первое, которое вызвало в нем такой прилив энтузиазма в давно ушедшей молодости. Они только-только окупят его расходы на визит в Маркхэмптон. Помимо них, на столе лежала стопка листов — верстка, над которой он работал всю ночь. Он взглянул на верхнюю, титульную страницу: «„Оспорение изъятия имущества“. Шестое издание. Под редакцией Фрэнсиса Петтигрю, магистра гуманитарных наук, бакалавра юридических наук, бывшего стипендиата колледжа Святого Марка, Оксфорд, бывшего научного сотрудника колледжа Всех Душ, бывшего блэкстоунского стипендиата по общему праву, члена Внешнего Темпла[12], барристера». Многократно повторенное слово «бывшего» разозлило его. Оно представилось ему лейтмотивом всей его жизни. Когда-то он собирался стать успешным и зарабатывать много денег. Когда-то он мечтал о мантии королевского адвоката и хотел войти в руководство своего инна.[13] Когда-то — жениться и создать семью. А теперь, во внезапном порыве разочарования, из которого энергично старался исключить жалость к себе, он ясно увидел, что «когда-то» превратилось в «никогда». «В тарелке вишен, в конце концов, всегда остается слишком много косточек», — мрачно подумал он.
Оглядываясь на уверенного в себе и — теперь это можно сказать наверняка — блестящего молодого человека, начинавшего свою адвокатскую карьеру под этим самым облупленным потолком, ему оставалось лишь размышлять о том, что у него пошло не так. Поначалу казалось, что все идет хорошо, а потом все обернулось плохо. Тому есть — всегда была — масса оправданий, разумеется. Например, война — та, другая война, которую уже вытесняет в забытье ее преемница, — прервала его карьеру как раз тогда, когда появились признаки того, что он на подъеме. Или неверный выбор адвокатской конторы с ленивыми и некомпетентными служащими. Личные трудности, отвлекавшие от работы в критические моменты, — надолго затянувшаяся попытка завоевать Хильду, к примеру. Господи! Как она им вертела! И, говоря беспристрастно, как благоразумно и практично принимала решения! Все это припомнилось ему теперь, равно как и многое другое: предательство друзей, невыполненные обещания поддержки, его блестящие выступления, никем не оцененные. Но если быть честным, а сейчас он хотел быть честным с самим собой, не это стало основной причиной того, что Фрэнсис Петтигрю не добился в жизни значительного успеха — да что уж там, если действительно быть честным, почему не назвать вещи своими именами? — причиной того, что он потерпел фиаско. На самом деле причина в том, что самому Фрэнсису Петтигрю чего-то недоставало. Чего-то, чем в полной мере обладали другие, те, кого он — он это знал наверняка — во многих отношениях превосходил. Чего-то, что нельзя назвать ни характером, ни умом, ни везением, но без чего ни один из этих даров не способен выдвинуть своего обладателя в первые ряды. А коли так, то какая теперь ему, Фрэнсису Петтигрю, разница?
Он окунулся памятью в прошлое, не обращая внимания на нарастающие вокруг него шум и суету. Что ж, в целом его жизнь была не такой уж плохой. Если бы двадцать пять лет назад кто-нибудь сказал ему, что средний возраст он встретит, имея весьма скромную практику и подрабатывая занудными юридическими писаниями, такая перспектива показалась бы ему унизительной. И все же, оглядываясь на пройденный путь, он хоть и видел на нем некоторые вызывающие смущение отрезки, мало о чем сожалел. Он знавал недурные времена, умел удачно пошутить — то, насколько неискоренимая вольность речи мешала ему в профессии, было ему благополучно невдомек, — завел несколько хороших друзей и смог сохранить их дружбу. А кроме всего прочего, служба в выездном суде в высшей степени подходила ему. Жизнь на колесах была нужна ему как воздух. Год за годом он проводил ее в путешествиях по кругу: из Маркхэмптона в Истбери, все меньше и меньше помышляя о приработках, но будучи всегда уверенным в награде, которую приносит доброе товарищество. Конечно, Южный район[14] уже не тот, каким был прежде. По сравнению со старыми временами гильдия[15] стала скучным местом. Когда он вступил в нее, в ее рядах были выдающиеся персонажи — люди того типа, какой в наши дни уже и не встретишь, люди, породившие легенды о себе, которых вживе теперь и помнили-то разве что Петтигрю да еще несколько таких же, как он, ветеранов. Эта порода давно вывелась. Эти странные, милые, неистовые чудаки принадлежали ушедшей эпохе, а его преемников, едва ли способных породить хотя бы стоящий анекдот о себе, никто уже помнить не будет.
Так размышлял Петтигрю, ничуть не сознавая того, что в глазах членов гильдии моложе сорока он и сам уже был совершеннейшим персонажем «из бывших».
В зале суда началось какое-то шевеление. Снаружи, там, откуда в мирные времена должны были донестись бодрые звуки фанфар, послышались громкие команды суперинтенданта полиции. В следующий момент Петтигрю вместе со всеми присутствующими уже стоял, склонившись в низком поклоне. Если бы кому-нибудь довелось видеть его в эту минуту, он был бы удивлен необычным выражением враждебности не без примеси презрения на этом прочерченном морщинами, но, как правило, радушном лице. Среди здравствующих людей мало Кто мог вызвать такое выражение на обычно доброй физиономии Петтигрю, и, к несчастью, Барбер был одним из них.
— Тишина! — рявкнул судебный пристав собранию, которое и без того вело себя тише воды ниже травы.
Вслед за этим стоявший рядом с судьей Бимиш, его секретарь, с пафосом произнес раскатистым баритоном, которым откровенно гордился:
— Пусть все лица, имеющие отношение к судебным делам, которые подлежат рассмотрению и решению милордом королевским судьей в графстве Маркшир, в том числе заключенные, содержащиеся в тюрьме в ожидании суда над ними, займут свои места. — Никто не шелохнулся. Все «лица» были уже на положенном месте, и отряд судебных приставов зорко следил за тем, чтобы они не приблизились более ни на шаг к источнику правосудия. — Милорд королевский судья повелевает всем присутствующим лицам хранить полное молчание, пока будет зачитываться состав суда.
Все «присутствующие лица» продолжали хранить молчание. Секретарь суда подхватил эстафету, продолжив высоким дискантом: «Георг Шестой милостью Божьей…» После театральной декламации Бимиша его «выступление» наверняка разочаровало слушателей, но положенные формальности благополучно были доведены до конца. Секретарь поклонился судье, судья — секретарю. В предписанный процедурой момент его светлость нацепил поверх парика маленькую треугольную шапочку и в течение нескольких бредовых минут напоминал судейскую версию Макхита. Видение, однако, длилось недолго, вскоре шапочка была снята, чтобы не являться больше на свет божий до следующего на маршруте турне города.
