Артур Дойль - Одинокая велосипедистка
«Я уверена, что вы сохраните в тайне то, что я сейчас напишу: мой хозяин сделал мне предложение, и пребывание в его доме стало для меня затруднительным. Я убеждена, что он движим глубоким и достойным уважения чувством. Но я помолвлена с другим. Он принял мой отказ очень серьезно, но деликатно. И все таки, вы можете легко представить себе, обстановка в доме стала несколько напряженной».
— Кажется, наша очаровательная клиентка попала в переделку, — сказал Холмс, прочтя письмо. — В этом деле больше интересных особенностей и возможных осложнений, чем я думал сначала. Пожалуй, не мешает мне провести один день на лоне природы. Поеду-ка я сегодня во второй половине дня и проверю на месте несколько имеющихся у меня теорий.
День Холмса на лоне природы кончился неожиданно: он вернулся поздно вечером с рассеченной губой и кровоподтеком на лбу, не говоря уже о том, что весь его вид был таков, что, право, Скотленд-Ярд мог бы вполне заинтересоваться им самим. Приключения, пережитые им за день, видимо, доставили ему огромное удовольствие, и он хохотал от души, рассказывая о них.
— Я веду сидячий образ жизни, и немножко размяться на свежем воздухе очень полезно, — сказал он. — Вам известно, что я неплохо владею старинным английским видом спорта — боксом. Это мне очень пригодилось. Иначе все могло бы кончиться очень плохо.
Я стал просить его рассказать, что произошло.
— Я нашел тот кабачок — помните, я советовал вам начать с него — и обиняками задал хозяину несколько вопросов. Болтливый хозяин рассказал мне все, что меня интересовало. Оказалось, что Уильямсон, седобородый обитатель Чарлингтон-холла, живет совершенно один, не считая, конечно, прислуги. Есть слух, что он был священником. Однако два случая, происшедших за время его короткого пребывания в этой усадьбе, показались мне странными для священника, и я навел справки в церковном управлении. Мне ответили, что действительно, священник такой есть, но репутация у него самая дурная. Хозяин еще рассказал мне, что к этому Уильямсону на субботу и воскресенье съезжается веселая компания, особенно выделяется один джентльмен с рыжими усиками по имени Вудли — он в Чарлингтон-холле завсегдатай. Только он это произнес, дверь отворилась, и вошел мистер Вудли собственной персоной — он пил пиво в соседней комнате и слышал весь наш разговор. Он тут же набросился на меня. Кто я такой? Что мне надо? Какого черта я им интересуюсь? И давай сыпать самыми отборными ругательствами. Закончил он этот поток коротким, но сильным ударом. Я увернулся, но не совсем удачно. Зато следующие несколько минут были восхитительны Вудли замахнулся второй раз, но его предупредил мой удар прямой левой. Что касается меня, результат у вас перед глазами. Зато мистера Вудли пришлось свезти домой в телеге. Так закончилась моя прогулка; я должен признаться, что если не считать огромного удовольствия, полученного мной лично, польза от моего пребывания на границе с графством Суррей почти такая же, как от вашей поездки!
В четверг пришло еще одно письмо от нашей клиентки.
«Вас не удивит, конечно, м-р Холмс, — писала она, — что я оставляю дом м-ра Каррутерса. Даже большое жалованье не может возместить создавшееся неприятное положение. Коляска и лошадь наконец доставлены, и если раньше безлюдная дорога и была опасной, то теперь этой опасности нет. Я вынуждена оставить дом м-ра Каррутерса не только потому, что чувствую себя с ним неловко, но и потому, что тот отвратительный человек, о котором я вам говорила, мистер Вудли, появился опять. У него всегда была отталкивающая внешность, но теперь он просто страшен. С ним, вероятно, произошел несчастный случай: все лицо у него распухло. Я видела его в окно, но, к счастью, не встретилась с ним. Он долго говорил о чем-то с м-ром Каррутерсом, которого сильно взволновал этот разговор. Очевидно, Вудли живет поблизости, потому что он не ночевал в доме, а утром я его увидела опять — он пробирался через кусты. Если бы по саду бродил дикий зверь, то я, право, была бы меньше испугана. Трудно передать то омерзение и тот страх, которые этот человек во мне вызывает. Как может м-р Каррутерс выносить его хотя бы одну секунду? Впрочем, все мои треволнения кончатся в эту субботу».
— Будем надеяться, Уотсон, будем надеяться, — сказал Холмс мрачно. — Очевидно, сети очень сложной интриги плетутся вокруг этой молодой женщины, и наша задача — проследить за тем, чтобы никто не тронул ее в субботу. Я думаю, Уотсон, нам придется выкроить время и поехать с вами вместе в субботу, не то наше интересное, хотя и незаконченное расследование может оказаться историей с грустным концом.
Признаюсь, что до сих пор я не относился слишком серьезно к этому делу. Мне оно казалось странным, причудливым, но никак не опасным. Ничего не было удивительного, что незнакомец искал случая встретиться с хорошенькой девушкой. Как можно считать его опасным, если у него не хватало храбрости приблизиться к ней и он обратился в бегство, когда она сама попыталась сделать это! Негодяй Вудли был человек иного сорта, но после того единственного случая, о котором она нам рассказала, он оставил ее в покое, и когда он опять зашел к Каррутерсу, он даже не встретился с ней. Велосипедист был, без сомнения, один из воскресных гостей Чарлингтон-холла, о которых говорил хозяин кабачка; но кто он такой и чего добивался, оставалось неясным. Я понял, что за всеми этим непонятными событиями может скрываться трагедия, только когда увидел, как Холмс, настроенный очень серьезно и решительно, уходя, сунул в карман револьвер.
Дождь кончился, и утро было великолепное. Наши глаза, уставшие от светло-серых, темно-серых и желтовато-серых тонов Лондона, впивали краски поросшей вереском пустоши с островками цветущего дрока, ярко горевшего на солнце. Мы шли с Холмсом по широкой песчаной дороге, наслаждаясь утренней свежестью, веселым щебетаньем птиц и запахами весны. Дорога пошла в гору. С гребня Круксбери-хилл мы увидели старый, мрачный Чарлингтон-холл. Его трубы ощетинились среди старинных дубов, и все же деревья были моложе, чем дом, который они окружали. Дорога вилась красновато-желтой лентой между коричневой пустошью и распускающейся зеленью леса. Холмс указал вперед на черную точку, появившуюся вдали. Коляска! Она двигалась нам навстречу.
Холмс воскликнул с досадой:
— Я рассчитал время так, чтобы у нас было в запасе лишних полчаса! Но если это ее коляска, то, значит, она спешит к более раннему поезду, и я боюсь, Уотсон, что она проедет мимо Чарлингтона прежде, чем мы до него доберемся.
Дорога пошла вниз, и коляска скрылась из виду. Мы бросились вперед. Я начал задыхаться — вот что значит сидячий образ жизни! Холмс, напротив, был в прекрасной форме: его поддерживал неистощимый запас нервной энергии. Шаг его оставался все таким же быстрым и пружинистым. В сотне ярдов от меня он вдруг остановился, и я увидел, как он в отчаянии махнул рукой. В то же мгновение из-за поворота показалась пустая коляска, лошади несли во весь опор, и вожжи волочились по земле.
