Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
– Это странно, непостижимо, что он мог остаться на ногах!
Журналист уже радовался в душе, что дуэль, затеянная из-за пустяков, пустяками и окончится. Он подумал, что Викарио и Карлеваль дали обоим противникам незаряженные пистолеты.
Марсьяк, подымая руку, в которой держал оружие, и целясь в грудь противника, повернулся к Медерику со словами:
– Хочу доказать вам, насколько я миролюбив и незлобив.
– Вы имеете еще время извиниться, – обратился он затем к незнакомцу.
Но тот, окинув его гордым, презрительным взглядом, бросил ему резко:
– Человеку, жизнь которого держат под дулом пистолета, не выказывают презрения, сударь!
– Вы сами видите, что я вынужден поступить так, как поступаю, – обернулся опять к Медерику Марсьяк.
– Вижу, вижу… что Марсьяк хотел этого, – проворчал сквозь зубы журналист.
Марсьяк прицелился. Раздался выстрел. Противник его упал, обливаясь кровью, успев только вскрикнуть:
– Мать! Бедная моя мать!
Пуля раздробила ему правое плечо и засела в позвонках.
III
О том, как Фрике занял у мертвеца двадцать франков
Несчастный исход дуэли, по-видимому, очень встревожил и опечалил Марсьяка.
– Что я наделал! Что я наделал! – вскричал он в отчаянии. – Из-за пустяшной ссоры убил человека!
Раненый хрипел, жизнь, казалось, уже готова была оставить его.
Свидетели тревожно переглядывались и многозначительно покачивали головой.
– Ну, Буа-Репон, показывайте живее свои познания в медицине, говорите нам, что делать!
– Ему необходима немедленная помощь, а нам…
– Да говорите же скорее! – нетерпеливо топнул ногою Медерик.
– Нам нужно уйти отсюда и молчать – вот и все.
– Ах, господа! – суетился Марсьяк, казалось, окончательно потерявший голову. – Все дальнейшие заботы лягут уже на меня одного; вина моя, и я должен хоть чем-нибудь ее загладить.
– Уезжайте, ради Бога, уезжайте скорее! Экипажи наши стоят у пруда. Не теряйте времени, спешите в Париж.
– Ну, а человек этот? – указал Медерик на убитого.
– Я сбегаю к опушке, на житницу Дам-Роз, приведу людей и велю его перенести в свой маленький домик в Вилль д'Авре.
– Мы, значит, вам более не нужны? – спросил Карлеваль.
– Нет, нет! Я даже, напротив, желал бы, чтобы вы уезжали скорее, чтобы вы не навлекли на себя подозрений.
Викарио, Карлеваль и Буа-Репон предпочитали оставить в ответе одного Марсьяка, но Поль Медерик все еще не решался уйти, не прояснив для себя этого темного дела.
– Что за роковая случайность! – вздыхал он. – Из-за пустяков, из-за простого дурачества…
– Не теряйте же драгоценного времени! – поторапливал журналиста Викарио, увлекая его за собой.
– К каретам, господа! Живее! – торопили остальные.
– До вечера, друзья мои! Я принесу вам, вы увидите, хорошие вести, – сказал Марсьяк, торопливо пожимая руки уходившим.
В эту же минуту он озабоченным, торопливым шагом направился в ту сторону, где находилась житница Дам-Роз.
Приятели же его повернули к пруду де Серсо.
Еще минуту или две удалявшиеся голоса их ловил чутким ухом сидевший в засаде оборвыш. Но вот и голоса, и шаги их, наконец, совсем затихли. Фрике осторожно, едва переводя дух, приподнялся на своем месте и намеревался уже перешагнуть через плетень, отделявший его от просеки, но, к счастью, успел вовремя остановиться и опять присесть за куст.
Ему послышались чьи-то осторожные шаги, кто-то крался к месту дуэли. Скоро из-за деревьев показалась фигура Марсьяка, который осторожными шагами возвращался к месту поединка.
Он пугливо оглядывался по сторонам и долго прислушивался; убедившись, наконец, что шумят только верхушки деревьев, что вокруг никого подозрительного нет, – заметить притаившегося в густой чаще оборванца он не мог, – Марсьяк приблизился к раненому или, вернее, к умирающему, ибо губы его несчастной жертвы уже посинели.
Злорадным, торжествующим взглядом уставился он на отвратительно зиявшее глубокое отверстие, из которого лилась кровь его побежденного противника, и, казалось, считал оставшиеся ему минуты жизни.
– У него, однако, свои, совсем особые приемы для оказания помощи умирающим! – сказал себе Фрике, увидев, что Марсьяк расстегивает сюртук раненого и осторожно вытаскивает у него из кармана большой бумажник.
С жадностью открыл Марсьяк этот бумажник и принялся медленно и внимательно разглядывать его содержимое. Обстоятельство это очень поразило оборвыша.
– Отлично одет – и вор! – ужаснулся он. – Нет, я ошибся, он кладет бумажник на прежнее место… Но ведь бумажник уже пуст, этот негодяй вынул из него все, что там было, и переложил в свой.
Удвоив внимание, Фрике пожирал глазами странное зрелище. Он видел, как Марсьяк вырвал из своей записной книжки лист, написал на нем несколько слов и затем осторожно вложил его в левую руку умирающего, а в правую он всунул пистолет, который валялся у его ног.
Отступив на шаг, Марсьяк еще раз внимательно оглядел свою жертву, после некоторого размышления он наклонился, взял у него портмоне и открыл его.
– Я говорил, что это вор! – сказал себе Фрике.
Но Марсьяк, вместо того чтобы взять деньги себе, отошел в сторону, вырыл под развесистым дубом небольшую, но глубокую ямку и старательно зарыл в нее это портмоне.
– Воображает он, что ли, что из кошелька что-нибудь покрупней вырастет? – подивился оборвыш, уже решительно ничего не понимавший, сбитый с толку окончательно.
И действительно, было над чем поломать голову, так как если это был вор, то вор все-таки совсем особенный: он бросал золото и брал какие-то ненужные бумаги.
Окинув, наконец, всю местность последним, удовлетворенным взглядом, Марсьяк удалился, на этот раз направляясь уже не к житнице, а к парку Шале.
Победитель спокойно возвращался в Париж, предоставляя самой судьбе заботиться о спасении побежденного, рассчитывая в душе на его почти верную смерть.
Тут только решился Фрике выйти из своей засады. Подбежав к несчастному, почти без всяких признаков жизни распростертому на земле, он вынул у него из рук только что вложенную Марсьяком бумажку и прочел следующее:
«Не вините никого в моей смерти… Я покончил с собою, потому что не мог бороться с нищетой».
Записка была без подписи.
– Ловкий господин, нечего сказать! Но к чему же зарыл он это портмоне? – недоумевал неопытный оборванец.
Бедняк чувствовал в эту минуту страшнейший голод, и голод нашептывал ему нехорошие мысли. Ноги у него подкашивались, голова кружилась. Его тянуло к дубу-соблазнителю, под которым был зарыт кошелек с золотом. Он не мог оторвать хищного взгляда от места, где покоились эти блестящие луидоры…
