Жорж Сименон - Безбилетный пассажир
Интересно, шелохнется ли чехол еще раз?
Что можно сделать, чтобы успокоить человека, который там прячется?
Дверь в рубку радиста была по-прежнему открыта. Шуметь не следовало.
Майор долго сидел неподвижно, устремив глаза в одну точку. Потом очень осторожно принялся насвистывать. Ему казалось, что человеку будет легче, если тот услышит этот свист. Он выбрал простую приятную мелодию, потом встал, подошел к лодке, осторожно прислонился к ней и пробормотал быстро и тихо:
— Не бойтесь!
Секунда на размышление. Понимал ли незнакомец по-французски? Он повторил то же самое по-английски, потом по-испански, вновь стал насвистывать и со спокойным, уверенным видом начал спускаться по трапу.
Итак, кроме положенного груза, «Арамис» вез на своем борту к Южным морям неизвестного пассажира. Бар и кают-компания были закрыты, а на трапах и в коридорах горели лишь две ночные лампочки. В черных дверных проемах кают все так же под скрежет вентиляторов надувались пузырями портьеры.
Только в каюте у Альфреда Мужена еще горел свет, и по доносившимся оттуда звукам можно было заключить, что он перекладывает содержимое чемодана.
Он отодвинул занавеску, чтобы посмотреть, кто идет, и узнал англичанина.
— Доброй ночи… — произнес тот.
А в ответ получил тяжелый взгляд и наконец ироническое:
— Доброй ночи…
Интересно, там, на носу, влюбленные по-прежнему обнимались? А человек из шлюпки — осмелился ли он наконец поднять чехол, чтобы вдохнуть свежего воздуха?
Наполовину раздевшись, Оуэн взглянул на себя в зеркало, пощупал дряблые красноватые мешки, которыми были отмечены светлые, как у ребенка, глаза, а затем стал мыться перед сном.
Погасив свет, улегся наконец и Альфред Мужен, а в соседней каюте какая-то женщина бормотала во сне что-то неразборчивое.
II
В первое же утро после выхода из Панамы произошел небольшой инцидент. Случилось это около десяти часов утра.
В шесть утра Оуэна разбудили матросы, драившие палубу под иллюминатором его каюты. Утренняя свежесть и свет заставили его подняться с постели. Почти бесшумно, с легким гулом, который скоро становится привычным, как плеск воды о корпус корабля, «Арамис», подобно насекомому, упорно ползущему вперед, шел своим курсом среди бескрайней сине-золотой глади, как огромная раковина, пронизанная перламутровой радужной свежестью. На полубаке матросы тоже мыли палубу, а возле мачты тощий длинный миссионер с рыжей окладистой бородой, одетый в шорты, пользуясь тем, что пассажиры еще спали, занимался гимнастикой, дабы придать гибкость своему телу.
Оуэн улегся снова и еще несколько раз засыпал и просыпался; по правде говоря он и не спал, а только слегка дремал, и в этой полудреме смешались сон и явь. Ему казалось, что он видит откуда-то сверху черно-белый пароходик, прокладывающий себе путь среди безмолвия океана. От этого видения на него повеяло покоем. Впервые в жизни он плыл на таком маленьком непрезентабельном пароходике, где все пассажиры жили как бы одной семьей.
Часов в восемь за переборкой его непосредственные соседки — дамы Мансель, тетка и племянница — начали ссору. Слов он не различал, но явно слышал, что молодая особа повышала голос и бранила тетку.
Одна из них, должно быть, еще лежала в постели, другая, видимо, ходила по каюте. Она и вызвала стюарда, наверное, чтобы заказать завтрак.
Раздавались и другие звонки, по палубе ходили взад и вперед, но куда именно направлялись пассажиры, англичанин понять не мог. Поэтому он снова поднялся и пошел к двери.
Именно теперь он смог оценить все преимущества своего положения: только каюта номер один и служебное помещение мсье Фрера имели отдельные ванные комнаты. Остальные пассажиры первого класса были вынуждены по очереди совершать свой туалет в помещении возле каюты Альфреда Мужена, под лестницей. Мужчины фланировали в пижамах, с растрепанными волосами — смотрели по сторонам, курили, топчась в ожидании на палубе. Проходили и женщины в пеньюарах. Мадам Жюстен — смуглая и черноволосая пятидесятилетняя дама с маленькой головкой, узкоплечая и широкая в бедрах, была в восточном кимоно из желтого шелка с вышитым на спине солнцем невероятных размеров. Она, наверное, купила его в Колоне на базаре или у китайцев.
— Пожалуйста, пожалуйста… Я не спешу… Мне еще надо выгладить платье…
Каждая приводила себя в порядок, спрятав под косынкой бигуди.
В девять часов на носу палубы второго класса мужчины затеяли игру в пале[1].
Слышался голос мсье Лусто, торговца из Нумеа:
— Знаете, Жюстен, они сейчас ставят бассейн… Кажется, часам к одиннадцати можно будет окунуться.
Оуэн вызвал стюарда и заказал яичницу с беконом. Около часа он дотошно, как заправская кокетка, занимался своим туалетом. И к десяти часам, когда, собственно, случилось вышеупомянутое происшествие, Оуэн был безукоризнен — щеки так гладко выбриты, что кожа казалась нежной, как у женщины, волосы блестели, да и сам он, в белом полотняном костюме безупречного покроя, выглядел очень подтянуто.
Все началось с долгого звонка. Кто-то в одной из кают непрерывно яростно звонил, и стюард, прибежавший снизу, из кухни, постучал в дверь американца и вошел в каюту.
Выслушав поток нечленораздельной брани, он направился к мсье Жюстену, находившемуся на лестнице.
Затем последовала небольшая пауза. Стюард — маленький, постоянно улыбающийся вьетнамец по имени Ли — вернулся с подносом, постучав, зашел в каюту и закрыл за собой дверь; несколько мгновений спустя раздался грохот бьющегося стекла и стюард выскочил оттуда, вытирая свою куртку.
Именно тогда Филипп Оуэн вместе с несколькими другими пассажирами показался на палубе. Мадам Жюстен тоже была здесь, по-прежнему в кимоно. Подошел и Альфред Мужен. За ним постепенно собрались все остальные.
Мсье Жанблан предпочел бы замять происшествие, но вьетнамец, не смущаясь присутствием пассажиров, высоким голосом рассказывал о случившемся.
Он отнес американцу — того звали Уилтон С. Уиггинс — черный кофе и любезно наклонился над его постелью, чтобы передать ему чашку.
Американец, рассвирепев при виде кофе, резким движением оттолкнул поднос, а затем, схватив фарфоровый кофейник и чашку, со всего размаху швырнул их в стюарда. Чашка, разбившись о руку вьетнамца, поранила ему указательный палец.
Альфред Мужен слушал, нахмурившись. Затем медленно, спокойно, как человек, привыкший к ссорам, направился к приоткрытой двери со словами:
— Я научу этого дикаря хорошим манерам.
Мсье Жанблан попытался вмешаться:
