Эрл Гарднер - Дело смеющейся гориллы
— О какой ответственности шла речь?
— Она не сказала мне, мистер Мейсон. К сожалению, я вынужден признать, что не сумел приободрить девушку. Я… Но в конце концов, к чему теперь об этом. Все уже в прошлом, и ничего нельзя изменить. Не смею больше отнимать ваше драгоценное время. Я, собственно, вот по какому поводу: сегодня утром я с удивлением прочел в газете, что вы купили личные вещи Элен. Я даже понятия не имел, что они где-то хранятся. Как ее ближайший родственник…
— По-моему, вы сказали, что приходитесь ей довольно дальним родственником?
— Относительно дальним, мистер Мейсон. То есть я имею в виду, что наше родство действительно довольно дальнее, но поскольку более близких родственников нет, то я могу считать себя ближайшим. Звучит это не слишком складно, но я абсолютно уверен, что вы меня прекрасно понимаете.
— Едва ли я могу разделить ваш оптимизм, — сказал Мейсон. — Однако какое у вас ко мне, собственно, дело?
— Но это же совершенно ясно, мистер Мейсон! Естественно, мне хотелось бы получить личные вещи несчастной Элен, на память о моей бедной крошке. Я прекрасно понимаю, что вы стали торговаться на аукционе только чтобы оказать услугу вашему приятелю, судебному исполнителю, и в результате были вынуждены купить вещи, не представляющие для вас никакой ценности. Вы уплатили, насколько мне известно, пять долларов. — Мистер Фэллон вскочил на ноги, вытащил из кармана хрустящую пятидолларовую бумажку и протянул ее Мейсону. Поскольку тот даже не шевельнулся, чтобы ее взять, Фэллон в некоторой растерянности повернулся к Делле Стрит и сказал: — Я полагаю, что именно на вас возложены обязанности по ведению финансовых расчетов, мисс Стрит?
Делла Стрит вопросительно взглянула на Мейсона.
Адвокат незаметно покачал головой.
Фэллон продолжал стоять с пятидолларовой купюрой в руке, переводя взгляд с Мейсона на Деллу Стрит, и на лице его было написано недоумение от полученного недвусмысленного отказа.
— Но я, откровенно говоря, не понимаю, — промолвил он. — Может быть, я выразился недостаточно понятно?
— Я купил пакет, — ответил Мейсон. — В нем было несколько тетрадей — ее дневники, альбом с фотографиями и некоторые другие вещи. Я полагаю, что не зря потратил пять долларов.
— Дневники, мистер Мейсон?
— Вот именно, — ответил Мейсон, не сводя глаз с посетителя, — и довольно пространные дневники.
— Но, дорогой мой мистер Мейсон, они, конечно же, не могут представлять для вас никакого интереса, и я уверен, что вы, извините за выражение, не собираетесь совать нос в секреты погибшей девушки.
— А почему бы и нет? — спросил Мейсон.
— Почему бы и нет? — переспросил шокированный таким ответом Фэллон. — Почему? О боже мой, мистер Мейсон, то есть как — почему?.. Вы, разумеется, шутите!
— И не думаю даже, — сказал Мейсон. — Мне ведь удается добыть себе средства к существованию только потому, что я немного разбираюсь в законах и немного в человеческой природе. Мне приходится выступать перед Судом Присяжных. Я занимаюсь перекрестным допросом свидетелей. Я просто обязан знать о человеческой природе немного больше, чем средний человек.
— Да, да, да. Я понимаю, мистер Мейсон. Это, конечно, само собой разумеется.
— Нельзя научиться понимать человеческую природу, — сказал Мейсон, — если слушать только то, что вам говорят.
— В самом деле? — удивился Фэллон.
— Да, — кивнул Мейсон. — Ведь люди всегда стараются представить себя в самом выгодном свете. Чтобы изучить человеческую природу, нужно наблюдать за людьми, когда они об этом не догадываются; нужно слушать их разговоры, когда они не знают, что их подслушивают; нужно копаться в их мыслях, если вы уверены, что мысли подлинные. Нужно изучать людей, когда их души обнажены от страдания.
— Честное слово, мистер Мейсон, вы меня просто поражаете.
— Взять, к примеру, вас, — продолжил Мейсон. — Абсолютно ничего нельзя узнать ни о вас, ни о ваших мыслях, ни о мотивах, приведших вас сюда, ни о том, что вам на самом деле нужно, если слушать только то, что вы мне говорите.
— Я… мистер Мейсон… Вы что, обвиняете меня в лицемерии?
— Позвольте задать вам вопрос, — сказал Мейсон. — Вы рассказали мне всю правду?
— Ну конечно же! Да, да, разумеется, всю!
— И дневники нужны вам только по чисто сентиментальным мотивам?
— Ну да, совершенно верно.
— В таком случае, — сказал Мейсон, — я должен сообщить вам, что мне они нужны для дела. Они помогают мне лучше понять человеческую природу. Так что давайте на этом закончим нашу беседу, мистер Фэллон, и разойдемся, не испытывая друг к другу неприязненных чувств.
— Но я, честно говоря, не понял, мистер Мейсон.
— Я постарался вам объяснить.
— Может быть, вы хотите сказать, что эти вещи представляют для вас более существенную ценность в денежном выражении?
— Совершенно верно.
— О, — произнес Фэллон, лучезарно улыбаясь, — в таком случае я полностью готов учесть ваши интересы. Я полагал, поскольку обращаюсь к вам как джентльмен к джентльмену, что компенсации в размере пяти долларов будет вполне достаточно, но раз вопрос упирается в финансовую сторону дела…
— Отнюдь, — сказал Мейсон, — просто выяснилось, что я не желаю расставаться с вещами, приобретенными мною в собственность.
— О, я понимаю, но если речь идет исключительно о финансовой стороне проблемы, о конкретной сумме, то я, мистер Мейсон, готов подойти к рассмотрению этого вопроса с принципиально иных позиций.
— Ну что ж, давайте, подходите.
— Прекрасно, мистер Мейсон… С точки зрения денежных интересов, исходя из того, что сделка должна быть выгодна для вас в финансовом отношении… Позвольте, я следующим образом сформулирую свою мысль: вы приобрели некое имущество за пять долларов и желаете получить прибыль от его продажи в размере по меньшей мере пяти долларов. Верно?
— Верно.
— Я бы даже сказал — больше пяти долларов.
— Совершенно верно, и намного больше.
Лучезарная улыбка неожиданно сползла с лица Фэллона. Он запустил свою коротенькую руку во внутренний карман пиджака, извлек бумажник из свиной кожи, раскрыл его, отсчитал пять стодолларовых купюр и бросил их на стол перед Мейсоном.
— Отлично, мистер Мейсон, — сказал он. — Будем говорить начистоту. Вот ваша прибыль.
Мейсон отрицательно покачал головой.
Фэллон удивленно поднял брови.
— Прошу прощения, — сказал Мейсон, — но едва ли меня сможет удовлетворить подобная компенсация.
Короткие пальцы Фэллона вновь раскрыли бумажник из свиной кожи. На стол легли еще пять сотенных бумажек.
— Отлично, Мейсон, — холодно произнес он, — итого здесь тысяча. И прекратим, черт возьми, этот фарс.
