Жорж Сименон - Порт туманов
— Клюет?
Вместо ответа рыбак сплевывает в воду, а Мегрэ идет дальше, злясь на себя: ну зачем он ляпнул глупость.
Шум закрываемых ставен в доме Жориса — вот последнее, что он слышит, входя в гостиницу. Жюли страшно: недаром же кошка выскочила из двери, когда она ее открыла!
— Этот гудок провоет всю ночь? — недовольно ворчит Мегрэ при виде хозяина гостиницы.
— Пока не кончится туман. К этому привыкаешь…
Спал он неспокойно. Так спят при несварении Желудка или в детстве, когда ждут какого-нибудь важного события. Дважды вставал, подходил к окну, приникал лицом к холодным стеклам, но не заметил ничего, кроме пустынной дороги и луча маяка, который, казалось, пытался проткнуть завесу тумана. И все время выл гудок, еще громче, еще резче.
Проснувшись во второй раз, Мегрэ посмотрел на часы. Было четыре утра. Рыбаки, стуча сабо, с корзинками за плечами уже направлялись к порту.
Сразу же после этого кто-то громко забарабанил в дверь и распахнул ее, не дожидаясь разрешения. Появился потрясенный хозяин гостиницы.
А между тем прошло уже много времени: в окно било солнце. Несмотря на это, гудок все еще неистовствовал.
— Скорей! Капитан умирает!
— Какой капитан?
— Капитан Жорис. Жюли прибежала в порт, чтобы срочно вызвали вас и врача.
Мегрэ, даже не успев причесаться, натянул брюки, надел незашнурованные ботинки, схватил пиджак, а о пристежном воротничке просто забыл.
— Что-нибудь проглотите? Чашку кофе? Стаканчик рому?
Какое там! Мегрэ торопился. На улице, несмотря на солнце, было очень свежо. Дорога была влажная от росы. Проходя через шлюз, комиссар увидел море, совершенно спокойное, бледно-голубого цвета. Виднелась, правда, лишь узкая полоска его: у берега длинный шлейф тумана скрывал горизонт. На мосту к Мегрэ подошел какой-то человек:
— Вы — комиссар из Парижа? А я — полевой сторож. Рад познакомиться. Вам уже рассказали?
— О чем?
— Говорят, это ужасно… А вот и машина врача.
Рыбачьи лодки в порту лениво покачивались на воде, по которой пробегали разноцветные блики. Паруса были подняты, вероятно, для просушки. На каждом виднелся написанный черной краской номер. Перед домиком капитана, рядом с маяком, стояло несколько женщин. Дверь была открыта. Мегрэ обогнала машина врача. А полевой сторож все не отставал от него:
— Говорят, его отравили. Кажется, он весь позеленел.
Мегрэ вошел как раз в тот момент, когда заплаканная Жюли, с припухшими веками и пылающим лицом, медленно спускалась со второго этажа. Ее только что выставили из комнаты, где врач осматривал умирающего. Под наспех накинутым пальто виднелась длинная белая ночная сорочка. На ногах — домашние туфли.
— Это ужасно, господин комиссар! Вы не можете себе представить… Идите скорее наверх! Может быть…
Когда Мегрэ вошел в спальню, склонившийся над постелью врач выпрямился. По выражению его лица нетрудно было понять, что больному ничем уже не поможешь.
— Я из полиции.
— А, хорошо… Все кончено. Еще две-три минуты… Это, должно быть, стрихнин…
Он подошел к окну и распахнул его: умирающему, казалось, не хватает воздуха. А за окном — все та же кажущаяся нереальной картина: солнце, порт, лодки с поднятыми парусами, рыбаки, перекладывающие из переполненных корзин в ящики сверкающую чешуей рыбу. На этом фоне лицо Жориса казалось еще желтее или зеленее — не разберешь. Какой-то странный цвет, несовместимый с представлением о человеческой плоти. Руки и ноги умирающего извивались и дергались, в то время как лицо оставалось спокойным, неподвижным, а глаза прикованными к стене. Врач держал руку на запястье Жориса, следя за слабеющим пульсом. Наконец выражением лица он дал знать Мегрэ: «Внимание! Конец близок».
В этот момент произошло нечто неожиданное, потрясшее их. Вероятно, к несчастному на миг вернулось сознание. Лицо его осталось неподвижным, но в нем проявились признаки жизни: оно сморщилось, как у готового расплакаться ребенка, в жалобную гримасу мученика, который не в силах больше терпеть. По щекам прокатились две крупные слезы. Почти одновременно раздался приглушенный голос врача:
— Кончено.
Невероятно! Слезы на лице буквально в момент смерти! Они еще жили, стекали на подушку, а капитан был уже мертв.
На лестнице слышались шаги. Внизу окруженная женщинами громко всхлипывала Жюли. Мегрэ вышел на площадку и медленно произнес:
— В спальню не входить.
— Он?..
— Да! — отрывисто подтвердил комиссар.
2. Наследство
Где-то внизу, вероятно в кухне, слышались громкие рыдания Жюли, бившейся в окружении соседок.
Через открытое окно Мегрэ увидел, что из городка шли и бежали люди: женщины с детьми на руках, мужчины в сабо. Мальчишки ехали на велосипедах. Эта беспорядочная, жестикулирующая толпа достигла моста, перевалила через него и двинулась к дому капитана, как будто привлеченная представлением бродячего цирка или автомобильной катастрофой.
Вскоре разговоры за окном стали такими громкими, что Мегрэ закрыл его. Муслиновые шторы смягчали солнечный свет. Обстановка в комнате стала мягкой, ненавязчивой. Розовые обои, светлая, тщательно начищенная мебель. На камине — ваза с цветами.
Комиссар посмотрел на врача, который разглядывал на свет стакан и графин, стоявшие на ночном столике. Врач обмакнул палец в остаток воды в стакане и попробовал его на язык.
— Яд?
— Да. Должно быть, капитан имел обыкновение пить воду ночью. Если не ошибаюсь, этой ночью он пил около трех. Но почему он не позвал на помощь?
— Да потому, что он не мог говорить, даже звука издать не мог, — проворчал Мегрэ.
Он позвал полевого сторожа и отправил его предупредить мэра и прокурора в Кане. Слышно было, как внизу по-прежнему входили и выходили люди. Снаружи, на дороге, стояли отдельными группами местные жители. Некоторые, чтобы было удобнее ждать, сидели на траве.
Начинался прилив, море затопляло песчаные отмели у входа в порт. На горизонте виднелся дым парохода, который ждал момента, чтобы подойти к шлюзу
— У вас уже есть какие-нибудь соображения… — начал было врач, но замолчал, видя, что Мегрэ занят. Комиссар открыл секретер красного дерева, стоявший между окнами, и с привычным для него в такие моменты упрямым видом рассматривал содержимое ящиков. Да, сейчас Мегрэ казался грубым. Он медленными затяжками курил свою огромную трубку, а его толстые пальцы бесцеремонно перебирали попадающиеся ему под руку предметы.
Тут была куча фотографий. Большинство из них — фотографии друзей, снятых в морской форме. Почти все они были одного возраста с Жорисом. Понятно, капитан сохранил связи с товарищами по мореходной школе в Бресте. Они писали ему из разных уголков света, присылали фотографии размером с почтовую открытку, наивные, одинаково банальные, будь то из Сайгона или Сантьяго: «Привет от Анри!» Или же: «Наконец-то третья лычка! Салют! Эжен».
