Морис Леблан - Арсен Люпен против Херлока Шолмса
— Где она находится?
— Рядом, вот за этой дверью. На следующий день, то есть в воскресенье, я встал пораньше. Сюзанна (моя жена) еще спала, и я, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, прошел в этот будуар. И каково же было мое удивление, когда я увидел, что окно распахнуто настежь, тогда как накануне вечером мы перед уходом его закрыли.
— Может, кто-то из слуг…
— Утром никто не заходит сюда до тех пор, пока мы не позвоним. К тому же я всегда из предосторожности запираю вот эту вторую дверь, выходящую в прихожую, на крючок. Значит, окно открыли именно снаружи. Есть и еще одно доказательство: кто-то распилил второй переплет справа от шпингалета.
— Куда выходит это окно?
— Оно выходит, как вы сами можете убедиться, на маленькую галерею с каменной оградой. Отсюда, со второго этажа виден сад за домом и решетка, отделяющая его от парка Монсо. Совершенно ясно, что вор пришел из парка Монсо, по лестнице перелез через ограду и забрался на галерею.
— Совершенно ясно, говорите вы?
— С той и с другой стороны решетки обнаружили на влажной земле газона две ямки, оставленные ножками лестницы. Такие же углубления есть и внизу, у дома. И наконец, на каменной ограде виднеются две царапины, по-видимому, в тех местах, где лестницу приставляли к галерее.
— Значит, парк Монсо на ночь не закрывается?
— Конечно, нет, да и к тому же рядом, под номером 14, строится особняк. Оттуда тоже совсем нетрудно к нам попасть.
Херлок Шолмс ненадолго задумался и произнес:
— Вернемся к самой краже. Ее совершили в той комнате, где мы сейчас находимся, не так ли?
— Да. Между вот этой Девой XII века и дарохранительницей из чеканного серебра стояла маленькая еврейская лампа. Она и пропала.
— И это все?
— Все.
— Ага! А что вы называете еврейской лампой?
— Это такие медные лампы, ими пользовались в старину. На ножке держится сосуд, куда наливали масло. А от него отходят два или несколько рожков с фитилями.
— В общем-то, вещь, не представляющая особой ценности.
— Особой ценности в ней нет. Но наша лампа служила тайником, куда мы обычно прятали великолепное старинное украшение, золотую химеру с рубинами и изумрудами. Именно эта вещь и представляла особую ценность.
— А почему у вас была такая привычка?
— Да сам не знаю, месье. Просто нам казалось забавным использовать такой тайник.
— И никто о нем не знал?
— Никто.
— Кроме, разумеется, вора, — заметил Шолмс. — Иначе он не взял бы на себя труд похищать еврейскую лампу.
— Конечно. Но как он мог об этом узнать, ведь мы и сами обнаружили совершенно случайно секретный механизм в лампе.
— Так же случайно мог узнать об этом и кто-либо еще, например слуга… или друг дома… Однако продолжим: вы вызвали полицию?
— Естественно. Следователь провел расследование. Каждый из репортеров больших газет, занимающихся криминальной хроникой, провел свое следствие. Но, как я вам уже говорил, непохоже, чтобы загадка эта имела шансы когда-нибудь быть разгаданной.
Шолмс встал, подошел к окну, осмотрел переплет, галерею, ограду, с лупой исследовал две царапины на камне и попросил господина д'Имблеваля проводить его в сад.
Там Шолмс как ни в чем не бывало уселся в плетеное кресло и мечтательным взглядом уставился на крышу дома. Потом, вскочив, вдруг направился к двум деревянным ящичкам, которыми, чтобы сохранить следы, накрыли два углубления под галереей, оставленные ножками лестницы. Он приподнял ящики, встал на колени и, весь изогнувшись, чуть было не зарывшись носом в землю, стал вглядываться, что-то обмерять. Затем то же самое проделал и возле решетки сада, только там это заняло меньше времени.
На этом осмотр закончился.
Оба вернулись в будуар, где их ждала госпожа д'Имблеваль.
Шолмс еще некоторое время помолчал, а затем произнес такие слова:
— С самого начала вашего рассказа, господин барон, я был удивлен видимой простотой совершенной кражи. Приставили лестницу, распилили переплет, выбрали вещь и ушли. Нет, так обычно эти дела не происходят. У вас все слишком ясно, четко.
— Это значит…
— Это значит, что кража еврейской лампы совершалась под руководством Арсена Люпена.
— Арсена Люпена? — удивился барон.
— Но сам он в ней не участвовал, в особняк даже никто не влезал. Лампу, возможно, взял слуга, спустившийся с мансарды на галерею по водосточной трубе, которую я заметил из сада.
— Но как вы это можете доказать?
— Арсен Люпен не ушел бы из будуара с пустыми руками.
— С пустыми руками? А лампа?
— Это не помешало бы ему прихватить еще и ту табакерку с бриллиантами или вот это колье из старинных опалов. Достаточно было бы протянуть руку. И если он этого не сделал, значит, он не видел этих вещей.
— Но обнаруженные следы?
— Фарс! Инсценировка, чтобы отвести подозрения!
— А царапины на балюстраде?
— Тоже ложные! Их сделали наждачной бумагой. Смотрите, вот ее частицы, которые я там собрал.
— А ямки от ножек лестницы?
— Просто шутка! Посмотрите на прямоугольные углубления под галереей и сравните их с теми, что возле решетки. По форме они одинаковы, но здесь выемки идут параллельно, а там — нет. Измерьте расстояние между ними, оно тоже неодинаково. Под галереей одна ямка отстоит от другой на 23 сантиметра. А возле решетки между ними целых 28 сантиметров.
— И каковы же ваши выводы?
— Я считаю, поскольку форма их идентична, то все четыре углубления были проделаны одним и тем же подходящим по форме куском дерева.
— Самым лучшим аргументом был бы этот самый кусок дерева.
— Вот он, — ответил Шолмс, — я подобрал его в саду, под кадкой с лавром.
Барону пришлось признать его правоту. Не прошло и сорока минут с тех пор, как англичанин переступил порог этого дома, а от всего, что считалось бесспорным и зиждилось на очевидных фактах, уже ничего не осталось. Начала вырисовываться истина, совсем другая истина, основанная на чем-то гораздо более весомом, а именно, на рассуждениях Херлока Шолмса.
— Обвинение, которое вы выдвигаете против нашего персонала, весьма серьезно, месье, — сказала баронесса. — Те, кто живет здесь, служат в нашей семье уже давно. Никто из них не способен на предательство.
— Если никто из них вас не предал, то как объяснить, каким образом я получил одновременно с вашим еще и это письмо?
И он протянул баронессе письмо Арсена Люпена.
Казалось, мадам д'Имблеваль была поражена.
— Арсен Люпен? Как он узнал?
— Вы никому не говорили о своем письме?
— Никому, — ответил барон. — Эта мысль как-то вдруг пришла нам в голову, когда мы сидели за столом.
