Агата Кристи - Пассажир из Франкфурта
– Как?
– По-моему, он раз или два упомянул это название. Что-то вроде «Бенджер», как на консервах, – сосредоточившись, произнесла леди Матильда.
– Какое-то средство для облегчения пищеварения?
– Не думаю, что это было как-то связано с пищеварением. Скорее это было что-то такое, что можно нюхать или что-нибудь в этом роде. А может, это железа. Знаешь, мы беседовали о таком множестве вещей, что трудно было разобраться, о чем он говорит в данную минуту. Бенджер… Бен… Бен… Это начиналось с «Бен». И это как-то ассоциировалось с каким-то приятным словом.
– Это все, что ты можешь вспомнить?
– Думаю, да. Понимаешь, это был единственный разговор, а позже, спустя много времени, он сказал мне, что я подала ему какую-то идею для проекта Б… не помню, как дальше. Потом иногда я спрашивала его, работает ли он все еще над проектом Б, и он порой очень раздражался, говорил, что столкнулся с каким-то препятствием и теперь все пришлось отложить, потому что… А следующие восемь слов он говорил на своем жаргоне, и я их не могу вспомнить, а даже если бы и вспомнила, ты все равно ничего бы не понял. Но в конце концов, о боже, прошло уже лет восемь или девять, в конце концов он как-то пришел и спросил: «Ты помнишь проект Б?» – и я ответила: «Конечно, помню. Ты все еще над ним работаешь?» И он сказал, что нет, он решил его отложить. Я сказала, мне жаль, что он от него отказался, а он: «Ну, дело не только в том, что я не могу получить то, к чему стремился. Теперь я знаю, что мог бы достичь желаемых результатов. Знаю, в чем была загвоздка, и знаю, как ее устранить. Со мной вместе работает Лиза. Да, это может получиться. Мне понадобятся кое-какие эксперименты, но это может получиться». – «Хорошо, – сказала я, – и что же тебя беспокоит?» А он ответил: «Неизвестно, как эта штука в конечном счете скажется на людях». Я предположила: может быть, он боится, что эта штука будет убивать людей или делать их калеками на всю жизнь, но он сказал, что это совсем не так. Он сказал – о, точно, я вспомнила! Он называл это проект «Бенво». Точно. И это потому, что он был связан с благожелательностью.
– Благожелательность! – очень удивился адмирал. – Ты хочешь сказать «благотворительность»?
– Нет, нет. Я думаю, что он просто имел в виду, что можно сделать людей благожелательными. Заставить чувствовать благожелательность.
– Мир и доброжелательность по отношению к другим людям?
– Ну, так он не говорил.
– Еще бы, такие слова больше подходят религиозным проповедникам. Если бы люди поступали именно так, как сказано в их проповедях, мир был бы очень счастливым. Но, насколько я понимаю, Робби не проповедовал, а предлагал сделать что-то в своей лаборатории, чтобы добиться этого результата чисто физическими методами.
– Да, вроде бы так. И еще он говорил, что никогда нельзя сказать, когда какое-то средство действует на людей благотворно, а когда нет. Иногда бывает так, а иногда иначе. А еще он говорил о пенициллине, и сульфамидах, и пересадках сердца, и о чем-то вроде дамских пилюль, хотя тогда таких вроде бы не было. О том, что поначалу кажется хорошим, – какое-нибудь чудо-лекарство, чудо-газ или чудо-что-то, – а потом выясняется, что в них есть что-то такое, что делает их не только полезными, но даже вредными, и тогда хочется, чтобы их вовсе не было. Да, что-то в этом роде он мне и пытался объяснить. Это все было довольно непонятно. Я ему сказала: «То есть ты не хочешь рисковать?» – а он ответил: «Ты совершенно права, я не хочу рисковать. В этом-то и беда, потому что, видишь ли, я понятия не имею, в чем именно будет состоять риск. С нами, учеными, такое бывает: мы рискуем, а риск оказывается не в том, что мы изобрели, а в том, что потом сделают с нашим изобретением те люди, в руки которых оно попадет». Я говорю: «Ты опять про ядерное оружие и атомные бомбы?» – а он отвечает: «Да к черту ядерное оружие и атомные бомбы, дело зашло гораздо дальше».
Леди Матильда помолчала немного и продолжила свой рассказ:
– «Но если ты собираешься сделать людей добрыми и благожелательными, – говорю я, – о чем тогда волноваться?» А он говорит: «Матильда, ты не понимаешь и никогда не поймешь. Мои коллеги-ученые, по всей вероятности, тоже не поймут, и никакие политики не поймут никогда. Так что, видишь ли, риск слишком велик. Во всяком случае, чтобы все осмыслить, требуется много времени». – «Но, – говорю я, – ведь людей можно потом привести в чувство, как после веселящего газа, не так ли? То есть можно сделать людей благожелательными на какое-то короткое время, а потом с ними будет опять все в порядке – или опять не в порядке: я бы сказала, в зависимости от того, как на это посмотреть». А он ответил: «Нет, видишь ли, это средство действует постоянно, потому что оно влияет на что-то такое…» Он опять перешел на жаргон – какие-то длинные слова и цифры. Формулы или молекулярные сдвиги, что-то в этом роде. Я полагаю, это похоже на то, что они делают с кретинами, чтобы они перестали быть кретинами: то ли пересаживают им щитовидку, то ли удаляют, я точно не помню. Ну вот, по-моему, где-то в нас есть какая-то железка, и если ее удалить или прижечь, тогда человек будет постоянно…
– Постоянно благожелателен? Ты уверена, что это именно то слово – «благожелательность»?
– Да, ведь именно поэтому он назвал проект «Бенво».
– Интересно, а как его коллеги отнеслись к тому, что он дал задний ход?
– Не думаю, чтобы об этом знали многие. Эта Лиза, австрийская девушка, она с ним работала вместе, а еще был какой-то молодой человек по фамилии Лиденталь, или что-то вроде этого, но он умер от туберкулеза. И потом, о тех, кто с ним работал, он говорил как о простых помощниках, которые не знают, что именно он делает и каков будет результат. Я понимаю, к чему ты клонишь, – вдруг сказала Матильда. – Вряд ли он когда-либо кому-либо об этом говорил. Я думаю, что он уничтожил свои формулы, или записи, или что там у него было, и выбросил эту идею из головы. А потом с ним случился этот удар, и теперь он, бедный, плохо говорит. У него одна сторона парализована. Он и слышит плоховато. Он теперь только слушает музыку, и в этом вся его жизнь.
– Ты думаешь, дело всей жизни завершилось?
– Он даже не встречается с друзьями. Думаю, ему тяжело с ними видеться: он всегда находит какую-нибудь отговорку.
– Но ведь он жив, – возразил адмирал Блант. – Он все еще жив. У тебя есть его адрес?
– Есть где-то в записной книжке. Он живет все там же, на севере Шотландии. Но пойми же, когда-то он был таким удивительным человеком, а теперь он совсем не тот. Он просто… практически мертв, мертв во всех отношениях.
– Всегда остается надежда, – сказал адмирал Блант и добавил: – И вера.
– И благожелательность, – сказала леди Матильда.
Глава 21
Проект «Бенво»
Профессор Джон Готлиб сидел в кресле и пристально смотрел на красивую молодую женщину, сидевшую напротив. Он поднял руку и по привычке как-то по-обезьяньи почесал ухо. Сам он тоже слегка походил на обезьяну. Выдающийся вперед подбородок, непропорционально высокий лоб мыслителя, маленькая, тщедушная фигурка.
– Не каждый день ко мне приходит молодая леди с письмом от президента Соединенных Штатов. И все же, – приветливо сказал профессор Готлиб, – президенты не всегда наверняка знают, что делают. Что это все значит? Насколько я понял, у вас самые высокие рекомендации.
– Я пришла спросить вас о том, что вы знаете или что можете мне сказать о некоем проекте «Бенво».
– Вы действительно графиня Рената Зерковски?
– Формально – да, но чаще меня называют Мэри-Энн.
– Да, так и написано в отдельном письме. Значит, вы хотите знать о проекте «Бенво». Ну что ж, было такое дело. Теперь этот проект умер и похоронен, так же, по-моему, как и его автор.
– Вы имеете в виду профессора Шорхэма?
– Именно. Роберта Шорхэма, одного из величайших гениев нашего времени, наряду с Эйнштейном, Нильсом Бором и несколькими другими. Но Роберт Шорхэм ушел раньше времени. Большая потеря для науки.
– Он не умер.
– Правда? Вы уверены? Я уже давно ничего о нем не слышал.
– Он инвалид, живет на севере Шотландии. Парализован, плохо говорит и плохо ходит, почти все время сидит и слушает музыку.
– Да, могу себе представить. Ну что же, я рад. Если ему это доступно, значит, он не слишком несчастен. В противном случае жизнь была бы ужасной для умнейшего человека, который перестал им быть. Который, так сказать, всего лишь мертвое тело в инвалидной коляске.
– Так был все-таки проект «Бенво»?
– Да, Шорхэм был очень им увлечен.
– Он с вами разговаривал на эту тему?
– В самом начале он говорил о нем с некоторыми из нас. Я полагаю, девушка, вы ведь не из ученых?
– Нет, я…
– Видимо, вы просто посредник. Надеюсь, вы на нашей стороне. В эти дни мы все еще надеемся на чудо, но я не думаю, что вы сможете что-нибудь извлечь из проекта «Бенво».
– Почему нет? Вы сказали, что он над ним работал. Это ведь было бы великое открытие, правда? Или изобретение, или как вы называете такие вещи?
