Елена Муравьева - Требуются герои, оплата договорная
— А как же серьги?
Марта победоносно улыбнулась.
— Из-за них мы и старались. Если хочешь, пойди, погляди, как Ядвига колдует, только тихо.
Катя подкралась к двери в соседнюю комнату, заглянула в щелку. Влада Михайловна, закрыв глаза, кружилась в танце. Она то приседала, то вскидывала вверх или разводила в стороны руки. И, не умолкая, бормотала.
— Гипноз, — шепнула Марта, — приобщение к родовой памяти.
— Что? — Чудеса продолжались.
— Тетка сейчас вспоминает, что случилось когда-то с ее мамой. Как бы вместо нее возвращается в детство.
— Разве это возможно?
— Почему нет?
Действительно, почему? Катя вновь прильнула к щели.
— Лес, полянка солнечная, я маленькая иду по тропинке, за мной бежит Бобик…
— Дом у дороги! — Ядвига Болеславовна, как опытный лоцман, корректировала курс, не позволяя клиентке тонуть в лирических отступлениях
— Мне три года, — пролепетала Влада Михайловна, — мужчина в гимнастерке, с чемоданчиком, обнимает маму, она брезгливо кривится…
— Ап! — прихлопнула Ядвига в ладоши. — Контактер появился, сигналит, — она совершила несколько плавных, направляющих движений правой рукой. — Давай, друг, давай!
Гипнотический танец изменил ритм, стал подвижнее и быстрее.
— Мужчина просит о чем-то, мама не соглашается, он настаивает, кричит. Он замахивается. Я бросаюсь к нему, отталкиваю. Он хватает меня, поднимает на руки.
— Это она? — спрашивает у мамы. Та кивает.
— Значит, решено, — говорит твердо, — завтра оформимся. Девочка пока побудет со мной.
Он тащит меня в машину, я плачу, пытаюсь вырваться. Мама рыдает, не двигается с места.
В машине душно и воняет гадостью. Я сижу между двумя мужчинами, слушаю разговор, изредка всхлипываю.
— Ни одна сука, — грязно ругается тот, что увез меня от мамы, — ни одна сука не забрюхатела. Я поначалу радовался, думал хорошо, забот меньше. Потом допекло, хочу дитенка, хоть убей, хоть волком вой, хоть в петлю. Повстречал эту кралю. Дружбан, Ванька Петренко, припомнил: мы в 22-ом семейство потрошили, я девчонку и припечатал по-пьяному делу, а она возьми да роди. Прикинули, подсчитали — мой приплод. Правда, мой?
— Одно лицо, — удивляется второй мужчина, — глаза, брови, губы! Копия!
— То-то и оно! — в голосе первого звучит гордость, — копия! А девица с гонором, я ее в ЗАГС зову, чин-чинарем, а она нос воротит, отказывает. Кому? Мне? Чекисту? Оперуполномоченному?! Герою войны!?
От страха и волнения я засыпаю. Машина тормозит рядом с домом.
— Дом находится у дороги? — уточнила Ядвига.
— Да. Там еще сад, сарай, неподалеку хлебная лавка… — рассказ изобилует мелкими подробностями, — мужчина несет меня на руках, навстречу бросается пожилая женщина, смотрит пристально мне в лицо, вытирает мокрые глаза.
— Твоя, — говорит сквозь слезы, — твоя кровь.
— Хватит соплей! — приказала Ядвига Болеславовна, — лучше адрес прочитайте.
— Я не умею читать! Я еще маленькая! — капризно заныла клиентка.
— Тьфу! Вот напасть! Осмотритесь вокруг! Узнаете дом, женщину, место?
— Да, — ответила Влада Михайловна, — это наша дача в Кузино.
— Отлично. Работаем по ней.
Влада Михайловна нелепо взмахнула рукой и зачастила в переменном шаге.
— Мне пять лет, — объявила гордо, — меня все любят и жалеют, я — сирота. Мама повесилась, папу подстрелили бандиты.
— Серьги! — напомнила старуха.
— Ладно! — клиентке нравилось в чужом детстве и не хотелось искать побрякушки. — Мне четыре года. Бабушка и папа заперлись в спальне, я подслушиваю.
— Хрен с ней, с кобылой. Померла и померла, все там будем, придет срок. Девчонку, знамо дело, вырастим. Только б сватья нос не совала, буржуйская морда.
— Давайте, мама, о деле. Вы помните: саквояжик с описью и украшениями зарыт в подвале, в углу, под кадушкой.
— Что ты, сынок, словно прощаешься, словно последнюю волю читаешь?
– Да что-то маетно на душе…
— Дальше, дальше, — подстегнула Ядвига Болеславовна, — хватит размусоливать. В углу, под кадушкой, дальше!
— Нет, нет, — запротестовала Влада Михайловна, — бабушка в войну многое продала: и колье, и кольца и браслет…
— Где остальное барахло, где серьги?
Влада Михайловна задумчиво покружилась на месте.
— Бабушка умерла, — захныкала вдруг. — Я нашла ее в подвале, с совком в руке.
— Что она делала там?
— Не знаю. Под стенкой небольшое углубление и следы свежей земли.
— Назови место!
— Над ямкой сбитый кирпич и подтек на стене.
— Точнее!
— От угла четыре шага и сразу под стеной.
— Готово! Просыпайтесь!
Женщина распахнула глаза, заморгала удивленно.
— Нашлись ваши серьги, — объявила Ядвига.
— Какие серьги? — сознание еще не вернулось к Владе Михайловне, — а, серьги, — в голосе слышалось уныние, открывшиеся истины обесценили желанные изумруды.
— Маму воспитывали две бабушки, и каждая норовила облить другую грязью.
— Да, да… — Ядвига направилась в гостиную. Влада Михайловна поспешила за ней. Ей хотелось поделиться, облегчить душу, объяснить все, оправдать. Она не замечала, что Марта и Ядвига из вежливости, равнодушными кивками и поддакиваниями, отрабатывают гонорар. Живое участие излучала лишь Катя. Влада Михайловна повернулась к ней:
— Мама вечно жила на надрыве, доказывала всем и каждому, что любима и желанна, сочиняла из своей жизни роман.
Две женщины, утратив детей, растили маленькую девочку. Для одной внучка олицетворяла беду: нищета, насилие, смерть дочери вошли в ее жизнь с появлением ребенка. Для другой малышка стала долгожданной продолжательницей рода, заменила погибшего сына. Тем не менее: первая обожала крошку, вторая едва терпела. Повзрослев, девочка потянулась к мелодраме и бутылке. Сказалось сумбурное воспитание, полное недетских страстей.
— Голубушка, — Марта, устав от сеанса и интимных подробностей, почти открыто гнала клиентку вон, — мы работу выполнили. Желаете, можем присутствовать при изъятии. Нет — воля ваша. От прочего увольте, полно собственных забот.
— Простите, — смешалась Хижняк, — я слишком взволнована, болтаю лишнее.
Она достала из сумки мобильный, набрала номер.
— Сынок, надо немедленно ехать в Кузино. Да, да, хорошо.
— Через десять минут, — объявила хозяевам.
— Я выдохлась, — возвестила тот час Ядвига Болеславовна, — измучилась, к тому же ненавижу подвалы.
Марта припечатала старуху осуждающим взглядом.
— Голова трещит, есть хочется, — Ядвига спешным порядком ретировалась на кухню. Хлопнула дверца холодильника, зазвенела посуда.
