Артур Дойль - Красное по белому
Так умер Энох Дреббер. Мне оставалось еще покончить со Стангерсоном, чтобы расквитаться за Джона Ферье. Я знал, что он поселился в гостинице «Холидей», но напрасно ездил перед нею взад и вперед в течение целого дня: он не показывал носу на улицу. Думаю, что его охватили дурные предчувствия, когда он не дождался возвращения Дреббера. Стангерсон был чрезвычайно хитер, и его трудно было захватить врасплох.
Тогда я узнал случайно, какое было его окно, и на другой день утром, с помощью лестницы, которую я нашел в проходе между стеной и забором во дворе, проник в его комнату. Я разбудил его, напомнив, что настал час расплаты за его старые дела. Затем я предложил ему коробку с пилюлями, как и Дребберу. Вместо того чтобы ухватиться за последнюю надежду спасенья, которую я предлагал ему, он вскочил с постели и схватил меня за горло. Тогда-то я, на законном основании самозащиты, вонзил ему в сердце кинжал. Впрочем, он все равно должен был умереть, ибо я совершенно не верю в то, что Провидение позволило бы ему выбрать безвредную пилюлю.
Мне осталось немного прибавить к сказанному, и я этому очень рад, потому что страшно устал. Совершив свое дело, я продолжал заниматься извозом, рассчитывая вернуться в Америку, как только мне удастся собрать некоторое количество денег.
Я находился во дворе у моего хозяина, когда туда явился совершенно обтрепанный уличный мальчишка, который спросил, нет ли тут извозчика Джеферсона Гоппа.
Когда ему сказали, что есть, то он нанял меня отвезти седока с вещами на станцию, к поезду. Ровно ничего не подозревая, я отправился тотчас же с моим фиакром на Бэкер-стрит, и через несколько минут молодой человек, присутствующий здесь, самым любезным образом опутал меня парой вот этих миленьких браслетов. Вот, мистер, и вся история. Вы можете меня считать убийцей, но я в моих собственных глазах только судья, карающий за преступление. Вы можете быть точно такими же судьями.
Рассказ Джеферсона Гоппа до того захватил нас, а выражение его лица и голоса было так выразительно, что в течение нескольких минут мы все сидели, глубоко задумавшись. Даже оба полицейских агента, несмотря на многолетнюю привычку ко всякого рода преступлениям, были заинтересованы до высшей степени. В наступившей тишине только и слышался скрип карандаша Лестрэда, который торопился окончить запись.
— Мне остается еще только один пункт, который я хотел бы отметить, — сказал наконец Шерлок Холмс. — Кто был этот ваш сообщник, который явился ко мне за кольцом после того, как я напечатал объявление в газетах?
Арестованный лукаво подмигнул.
— Я могу раскрывать свои личные тайны, но не желаю впутывать в затруднения из-за меня других, — сказал он. — Я прочел ваше объявление и подумал, что оно могло быть простой ловушкой. Но в то же время мне хотелось получить обратно мое кольцо. Тогда один друг вызвался мне помочь и исполнил свою задачу довольно чисто, не правда ли?
— Без сомнения, — искренно ответил Шерлок Холмс.
— А теперь, мистеры, — произнес торжественно инспектор, — предоставим правосудию исполнять свое дело. Через несколько дней подсудимый предстанет перед судом, и ваше присутствие там будет необходимо. А до тех пор я один отвечаю за узника.
Сказав это, он позвонил в колокольчик. Тотчас же появились двое конвойных солдат, которые и увели Джеферсона Гоппа. Шерлок Холмс и я вышли из полицейского участка и, наняв фиакр, направились домой, на Бэкер-стрит.
VII.
Эпилог
В следующий четверг мы должны были явиться в качестве свидетелей на суд. Но в назначенный день наши показания уже были излишни. Более могущественный и справедливый Судья принял на себя разбор дела Джеферсона Гоппа. В ночь, последовавшую за его арестом, ему стало хуже, а утром его нашли лежащим на полу камеры без признаков жизни. Лицо его было покойно, счастливая улыбка застыла на губах, как будто в последнее мгновение своей полной деятельности и труда жизни он ясно осознал, что намеченная им цель достигнута.
— Лестрэд и Грегсон будут очень огорчены его смертью, — заметил Холмс, когда мы на другой день рассуждали об этом. — Теперь пропала их самая лучшая реклама.
— Но я не думаю, что они принимали уж очень-то большое участие в расследовании этого дела, — ответил я.
— Людям нужды нет до того, что вы делаете, — с горечью продолжал Холмс, — главное заключается в том, что вы будто бы делали. Но как бы то ни было, пропустить это дело для меня было бы большим огорчением. Я еще не встречал до сих пор ни разу дела более интересного и поучительного, несмотря на его простоту.
— На его простоту! — воскликнул я невольно.
— Господи Боже мой, ну разумеется, это дело было совершенно простым! Я не могу выразиться иначе, — смеясь над моим изумлением, сказал Холмс. — Это доказывается тем, что благодаря небольшой цепи очень простых рассуждений мне посчастливилось накрыть преступника уже на третий день после совершения преступления.
— Да, это правда, — подтвердил я.
— Мне уже приходилось объяснять вам, что если какая-нибудь задача не укладывается в обычные рамки, то от этого она не становится труднее, а, напротив, гораздо легче к разрешению. Но в случаях подобного рода нам необходимо исходить из противоречивости. Кажется, что это так просто и ясно, и однако никто не хочет этого понять. Это происходит оттого, что люди как-то уж привыкли делать быстрые заключения и не понимают других. Из пятидесяти человек, умеющих строить синтетические выводы, вы найдете только одного, который идет к цели путем анализа.
— Откровенно говоря, я не совсем вас понимаю, — произнес я.
— Я так и думал. Попробую объяснить свою мысль более ясно. Представьте себе кого-нибудь, кому вы излагаете целый ряд фактов; он непременно скажет вам, что, в конце концов, было следствием этих фактов. Но если вы ему представите только результат этих фактов, то вряд ли найдется много людей, которые будут в состоянии восстановить все факты, предшествовавшие результату, в их строгой последовательности. А именно последний метод я и называю ретроспективным рассуждением, или, иначе говоря, рассуждением аналитическим.
— Теперь я понял, — сказал я.
— Вот, например, в нашем последнем деле: вы узнали только результат, а вам нужно было на основании его угадать все предыдущие факты. Теперь постарайтесь постигнуть мой метод исследования; вернемся к самому началу. Помните ли вы, что, когда я пешком подходил к роковому дому, у меня не было никаких предвзятых мыслей. Я сначала только озаботился тщательно исследовать дорогу, на которой, как я уже говорил вам и тогда, я явственно заметил следы колес от фиакра. Точно так же я тогда объяснил вам, что этот фиакр мог проехать там только в ту ночь. Почему я узнал, что это был наемный экипаж? Да потому, что фиакры-собственники имеют ход гораздо шире. Обыкновенный наемный фиакр оставляет на земле колею много уже, нежели какая-нибудь элегантная карета собственника. Ну, вот вам первый добытый из наблюдений факт. Затем я осторожно направился по аллее, глинистая почва которой явственно сохранила отпечатки множества следов. Вы видели только одну смешанную ногами грязь там, где мой опытный глаз нашел множество ценных вещей. Для сыщика чрезвычайно важно умение читать по оставленным на земле следам, а между тем эта отрасль полицейского знания находится в большом небрежении. Но я всегда придавал ей главное значение, а продолжительная практика обогатила меня знаниями о различного рода и вида следов. И вот благодаря своему опытному глазу я легко различил шаги полицейских по дорожке. Но тут же рядом я заметил другие следы, следы двух людей, которые пришли в сад раньше. Это я узнал потому, что в некоторых местах дорожек следы эти совершенно были затерты и затоптаны шагами полицейских. Итак, в моих руках было уже два звена этой таинственной цепи. Я знал, что ночью здесь прошли двое незнакомых посетителей, что один из них был высок ростом, доказательством чему служила ширина его шагов, и что другой был изящно одет. Об этом я мог судить по узкому и элегантному отпечатку его следов. Войдя в дом, я увидел подтверждение моей догадки; человек изящно одетый и обутый в щегольские ботинки лежал, распростертый на полу. Значит, тот, другой, высокого роста, совершил убийство, если только это было убийство. И действительно на теле убитого не было найдено ни малейшей раны, но выражение ужаса, застывшее на его лице, ясно свидетельствовало о том, что прежде, чем умереть, он понял, какой его ожидает конец. Люди, умирающие от разрыва сердца или от какой-либо другой внезапной, но естественной причины, никогда не имеют такого выражения. Мне пришла в голову мысль понюхать губы мертвого, и терпкий запах их тотчас же убедил меня, что этого человека заставили силой выпить какой-то ужасный яд. Выражение ужаса и ненависти, разлитое по лицу покойника, подтверждали мою догадку, что он выпил яд именно против воли. Вот к каким выводам пришел я, путем исключения, — так как никакая другая гипотеза не могла быть объяснена данными фактами. Не подумайте, что такое предположение могло быть недопустимо. Мысль заставить кого-нибудь проглотить яд насильно не часто приходит в голову людям, но она не нова в истории преступлений. Те, кто занимался изучением ядов, хорошо помнят случай с Дольским в Одессе, а также подобный ему с Летюрелем в Монпелье.
