Буало-Нарсежак - Человек-шарада
— Эрамбль мертв, — констатировал он. Мусрон оттолкнул металлические подставки, поддерживающие шнур, и мы заполонили спальню.
Должно быть, прежде чем пустить себе пулю в грудь, он лег на кровать, так как покрывало было в пятнах крови. Конвульсия сбросила его на медвежью шкуру, на которой он лежал ничком. Револьвер, подскочив на паркете, скользнул до самой стенки.
— Главное — ни до чего не дотрагивайтесь. Я позвоню по телефону.
Мусрон проводил меня в кабинет.
— Как вы думаете, это из-за меня? — спросил он.
— Да вовсе нет. Какая чепуха!…
Мусрон упал в кресло, откинул голову на спинку и прикрыл глаза. Мне удалось дозвониться до комиссара полиции. В течение нескольких минут я снова проделал все, чтобы осторожно привести в движение административную машину, затем, в ожидании комиссара, возвратился к профессору. Он все еще был возле трупа. Аббат, обессилев, сидел у изножья кровати.
— Больше трех, — пробормотал он, увидя, что я возвращаюсь.
— Полноте! Вы-то не станете сдаваться! Эрамбль не выдержал, потому что…
Я умолк, не зная, что сказать дальше. Новобрачная смотрела на нас, задорно подняв руку. Марек с отсутствующим взглядом перебирал в карманах звонкую мелочь.
— А что, если это не самоубийство? — опять заговорил аббат с ноткой надежды в голосе. Похоже, его слова пробудили Марека.
— Явное самоубийство, — сказал он. — Жилет прогорел в том месте, где дуло коснулось груди. Посмотрите!
Взяв Эрамбля за плечо, он повернул его на бок. Я увидел порыжевшую ткань вокруг раны.
— Вас это убедило?
Он отпустил труп, который принял прежнюю позу.
— Мне непонятно, — добавил Марек, — почему он покончил с собой. Судя по наблюдениям, самоубийство нередко принимает характер эпидемии. Как будто распространяется зараза. Быть может, это и есть тот самый случай. Такое впечатление, что один копирует другого. Все они прибегали к револьверу.
— За исключением Симоны Галлар.
— Да, за исключением ее, несомненно, потому, что у нее не оказалось под рукой револьвера.
— Но теория эпидемии ничего не объясняет, — заметил священник.
— Ничего. Я думаю, что причиной такого патологического импульса является личность самого Рене Миртиля. Трансплантация тут ни при чем. В мире насчитывается уже множество операций по пересадке, и они никогда не вызывали умственных расстройств. Но тут впервые использован в качестве донора преступник, и это вызывает у реципиента подсознательное состояние тревоги — явление, не похожее ни на что известное ранее и…
— Уверяю вас, — сказал аббат, — лично я ничего такого не ощущаю. Будь ваша теория обоснованной — я тоже испытывал бы подобное искушение.
— Возможно, упадок духа, с которым вы столкнулись, и есть первый симптом заболевания.
— Но я не падаю духом, по крайней мере, в том смысле, в каком это понимаете вы. Я опечален — это точно. Я чувствую, что мы спустили с цепи злые силы, и порой задаюсь вопросом: нет ли тут доли и моей ответственности за столько несчастий… потому что я ничего не говорю… потому что я принимаю?.. Но я не верю в это ваше состояние подсознательной тревоги. Начнем с того, что у священника отсутствует подсознание!…
За дверьми послышался шум. Прибытие комиссара и врача оборвало нашу дискуссию. Я отвел их в сторонку и начал пространно объяснять ситуацию. Эти двое были как-то особенно недоверчивы. Битых четверть часа ушло на то, чтобы их уломать — они опасались скандала, санкций — как знать. Они уходили, возвращались, осматривали труп, с подозрительностью смотрели на Мусрона, священника и в особенности на Марека, задавали вопросы.
— Я пошел спать, шеф, — неожиданно объявил Мусрон, который стоял, прислонившись спиной к стене. — С меня достаточно. Моя спальня наверху.
Чтобы покончить с волокитой, я позвонил Андреотти и соединил его с комиссаром. Когда тот выходил из кабинета, у него было бледное лицо.
— Ладно, пожалуйста… — твердил он. — Все, что угодно… Если закон больше не закон, тогда ничего не остается, как замять дело… Пошли! Унесите труп!
Он повернулся к доктору:
— По-вашему, это самоубийство? Вы в этом уверены?
— Абсолютно, — ответил доктор.
— В таком случае нам тут больше делать нечего.
Он снова глянул на новобрачную, осмотрел мебель спальни, в которой многократно отражалась ее белая фата, и, прощаясь, с отвращением кивнул нам.
— Подсобите-ка мне, — попросил я профессора и священника.
Мы перенесли Эрамбля к «бьюику».
— Пожалуй, — заметил комиссар, — дайте-ка мне револьвер. Я присовокуплю его к рапорту, который буду хранить в своих архивах.
— Но… он остался в магазине, — сказал Марек, завершавший шествие. И, повернув на сто восемьдесят градусов, исчез в салоне.
Мы подождали его несколько минут на тротуаре.
— Да-с, — нетерпеливо вякнул комиссар, — сколько же ему нужно времени, чтобы…
Он вошел в мебельный магазин, а я — следом за ним. Марек сидел на корточках в спальне.
— Револьвер? — произнес он. — В конце концов, я не могу ошибаться…
Так я и знал! Мусрон неприметно для всех поднял оружие с полу, перед тем как пойти к себе. В глубине магазина была дверь, выходившая на узкую площадку, откуда начиналась лестница. Перемахивая через ступеньки, я быстро поднимался. Из-под приоткрытой двери в спальню виднелся свет. Мусрон лежал на постели, вытянувшись во весь рост. Он пустил себе пулю в ухо.
Комиссар тотчас поднял револьвер — калибр 7,65. Я мог догадаться, что в магазине имелось оружие. И должен был предвидеть многое! Уж лучше бы префект подрядил вместо меня полицейского!
Пока Марек осматривал Мусрона, комиссар пошел за врачом. Но ему уже нечего было тут делать. Бедный мальчик скончался мгновенно.
Увидев, что мы возвращаемся с трупом, аббат упал в обморок. Врач привел его в сознание, посадил в свой «ситроен». Я почувствовал чуть ли не облегчение при мысли, что мне не придется заниматься священником. Марек уехал в клинику. Я остался с комиссаром улаживать последние детали. Заперев дверь, я передал ему ключ.
— Хотите, я вас куда-либо подброшу? — предложил он.
— Спасибо. Охотно принимаю ваше предложение. У меня просто нет сил двигаться.
Он отвез меня домой. По дороге мы уточняли текст коммюнике, которое придется давать в газеты. Но в Париже два самоубийства не тянут даже на одно происшествие. Никто не задаст никаких вопросов.
— А как насчет родственников? — поинтересовался он.
— Ну, у нас уже процедура отработана. Мы объясним им, что их близкие оказались жертвами нервной депрессии. Впрочем, это вполне соответствует истине.
Я пригласил комиссара к себе выпить. Он был очень заинтригован этой историей, но сдерживался, стараясь не выдавать себя вопросами. Я поведал ему из вежливости, что эти двое отчаявшихся перенесли некоторое время тому назад хирургическое вмешательство особого свойства.
