Джон Карр - Часы-убийцы
– О! Доктор Фелл и доктор... Мелсон? Так ведь? Чудесно. Я было подумал, что это кто-то другой... Садитесь, господа. Как видите, пытался немного отвлечься. Вот эта вещица, – он коснулся лупой странных, почти плоских настольных часов, украшенных бронзовыми фигурками негра в тюрбане и собачки, – старинные французские часы. Английские мастера таких не делали, считая их бесполезными игрушками. Я, однако, не согласен с Хезлитом, жаловавшимся, что французы делают "причудливые часы, кои во всем хороши – только не в том, чтобы измерять ход времени". Мне же по душе эти оживающие каждые четверть часа фигурки, способные вызывать самые разнообразные чувства – от смеха до ужаса. К примеру, – сейчас глаза Карвера блестели, он что-то рисовал в воздухе указательным пальцем, – часто часы украшали фигурой дряхлого старца в лодке, на веслах которой сидел Эрос. Французскую надпись-девиз, гласившую: "Любовь уносит время", случалось, переиначивали: "Время уносит любовь". Однако в Париже я видел далеко не столь забавные часы работы Гренеля. Там фигурки изображали муки Спасителя нашего и бой часов сопровождался ударами бича. Э-э-э... Я еще не надоел вам, господа?
– Ничуть, – вежливо ответил Фелл, доставая портсигар. – Я слабо разбираюсь в этой области, но тема исключительно интересна. Сигару? Великолепно. Рад, что вы заговорили о надписях-девизах. Это напомнило мне вопрос, который я собирался вам задать. Вы сделали какую-нибудь надпись на часах, изготовленных для сэра Эдвина Полла?
Возбуждение на лице Карвера сменилось выражением унылого терпения.
– Я на минутку забыл, сэр, что вы тоже связаны с полицией. Никогда не забываете о деле, не так ли?.. Да, я сделал на них надпись. Обычно на таких циферблатах их не делают, но я не устоял перед искушением. Можете посмотреть сами.
Карвер подошел к небольшой дверце рядом с камином и открыл ее. Мелсон и Фелл отступили в сторону, чтобы не загораживать свет, и молча рассматривали стоявшие на полу приземистые лишенные стрелок часы. Ими овладело гнетущее, напомнившее о ночных страхах ощущение, как будто они глядели на чье-то обезглавленное тело. Мелсон, немного волнуясь, медленно прочел бежавшую полукругом готическую надпись: "Забочусь о торжестве истины".
– Моя идея, – негромко откашлявшись, проговорил Карвер. – Нравится? Может быть, немного банально, но, по-моему, только часы могут быть символом вечной грядущей к нам справедливости и правды. Именно их терпеливость и бесстрастие. Как и мой друг Боскомб, я люблю тонкие оттенки, сложные...
Фелл медленно прикрыл дверцу.
– Одним словом, вам нравятся тонкие оттенки. Никакого иного смысла эта надпись не имеет?
– Я не полицейский, – ответил Карвер так миролюбиво, что Мелсон подумал, не почудился ли ему блеснувший в глазах часового мастера странный огонек. – Вы, доктор, можете вычитать из нее все что угодно. Сейчас, однако, когда мы снова (надеюсь, ненадолго) вернулись к старой теме, я хотел бы спросить вас...
– Да?
– Речь о том, прямо скажу, недостойном подозрении, которое сегодня ночью возникло у мистера Хедли. Я не привык подслушивать, но все же и до моих ушей дошло, что возникли какие-то проблемы, связанные с историей в "Гембридже" и тем, где и как наши женщины провели день 27 августа. Не знаю, правильно ли я понял?
– Правильно. Я отвечу вам вопросом на вопрос. Когда Хедли спросил у вас, где вы были в тот день, вы ответили, что не помните. Пусть это будет между нами, мистер Карвер, – улыбнулся ему Фелл, – но это ведь не было правдой? Миссис Стеффинс поет столько дифирамбов своему покойному Хорейсу, что вы вряд ли могли забыть такую дату, верно?
Карвер колебался, вертя в своих крупных узловатых пальцах с обкусанными ногтями полученную от Фелла и все еще не зажженную сигару.
– Между нами говоря, да.
– Как же вы не смогли вспомнить, что делали в этот день.
– Но ведь я же знал, что Элеоноры не было тогда дома. – В голосе Карвера внезапно почувствовалось волнение. – Я очень люблю Элеонору. Она уже столько лет живет у нас. Конечно, я на добрых тридцать лет старше, но было время, когда я надеялся... Короче говоря, я очень люблю ее.
– Хорошо, но почему вам пришлось позабыть обо всем дне из-за того, что Элеонора не пришла домой к чаю?
– Я, собственно, догадывался, что она запоздает. Знал и о том, что она собиралась зайти в "Гембридж". Видите ли, Элеонора... работает секретаршей у одного театрального антрепренера с Шафтсбери-авеню, некоего мистера Неверса. Утром в тот день она сказала мне, – взглянув на свои руки, Карвер несколько раз разжал и снова сжал кулаки, – что постарается освободиться пораньше, чтобы пройтись по магазинам, и попросила меня – на случай, если она задержится, – утихомирить Милисент... Я это хорошо помню, потому что в тот день и сам заглянул в "Гембридж" в обществе Боскомба, Полла и мистера Стенли. Мы осмотрели только что открывшуюся выставку часов, и я надеялся, что встречу там Элеонору. Как бы не так...
– Если вы любите Элеонору, – неожиданно резко перебил Фелл, – объясните, к чему вы клоните?
– В детстве у нас были с ней некоторые сложности... – Карвер не закончил фразы. Выражение его глаз изменилось. Теперь в его взгляде были только жесткость и деловитость. – Я не хочу лгать и извращать истину. Не из принципа – просто это нарушило бы мой душевный покой. Эгоизм, не так ли? – Карвер угрюмо усмехнулся. – Ночью я солгал, но сейчас сказал вам правду – всю, какую только мог. Добавлять что-либо я не намерен и едва ли вам удастся какими-то уловками вытянуть из меня то, о чем не хочу говорить... Если вас действительно интересует моя коллекция, с удовольствием покажу ее. В противном случае...
Фелл пристально смотрел на Карвера. Лицо доктора выглядело спокойным, почти лишенным выражения, только на лбу появились глубокие складки. Здесь, в комнате с белыми стенами, он в своем темном плаще выглядел великаном, стоя с сигарой в одной руке и незажженной спичкой в другой. Прошло секунд двадцать, а он все стоял, обдумывая – Мелсон чувствовал это – какое-то трудное решение. Потом послышался легкий треск – Фелл зажег спичку, быстрым движением потерев ее о ноготь.
– Не возражаете, надеюсь? – добродушно прогромыхал он. – Конечно, меня интересует ваша коллекция! Вот эти водяные часы, например...
– А, клепсидры! – Карвер попытался смягчить впечатление от неловкой паузы. Вновь обретя оживление и достоинство, он шагнул к витрине. – Если вас интересует, как в древности измеряли время, то с этого и начинается история часов. Чтобы было понятнее, напомню, что древние по-разному делили сутки на части. Персы, например, делили сутки, начинавшиеся у них с заката, на 24 часа; афиняне тоже – только отсчет начинали с восхода солнца. У египтян в сутках было двенадцать часов. Счет времени у браминов сложнее и запутаннее. Вот это, – Карвер кивнул в сторону витрины с каким-то предметом, напоминавшим продырявленный железный котел, – быть может, одно из самых древних устройств для измерения времени. Брамины делили сутки на 60 часов, в каждом из которых было по 24 минуты. Эта штука служила у них чем-то вроде Биг-Бена. Такой чан ставили на воду, рядом с ним подвешивали большой гонг. Чан наполнялся водой и тонул ровно за 24 минуты, и тогда звук гонга возвещал, что прошел час. Это наиболее примитивное устройство.
