Дональд Томас - Казнь Шерлока Холмса
В путешествие мы отправились в конце мая. На десять дней нашим пристанищем должна была стать саксмандемская гостиница «Колокол» — серое кирпичное здание у городской стены. Ее построили перед самым началом эры железных дорог, в те дни, когда путешественники еще разъезжали по Англии в почтовых каретах.
Мы сошли с ипсвичского поезда на маленькой станции и сразу же ощутили свежее дыхание Северного моря, до которого отсюда было не более пяти миль. После обеда Холмс предложил осмотреть древнюю приходскую церковь, располагавшуюся вблизи отеля. Своей нетерпеливой деловитостью он напомнил мне генерал-майора, инспектирующего летний лагерь.
На фоне ясного летнего неба, над кронами могучих деревьев, среди которых вилась тропинка, высился шпиль старинной башни из нормандского камня и кремня. Когда мы вошли внутрь храма, мое внимание привлекли толстые балки, поддерживающие своды потолка, и изумительная средневековая купель, украшенная барельефами евангелистов. Ее подпирали карлики с палицами в руках. Однако Холмса больше заинтересовало одно из захоронений на церковном дворе. Как гласила надпись на камне с изображением Адамовой головы, под ним покоился Джоул Бейд, покинувший этот мир в 1720 году. Мрачный намек на то, что беднягу утащили бесы, восхитил моего друга. Его всегда привлекали подобные случаи.
Оставшаяся часть дня прошла без особых событий, если не считать перемены погоды. Вид вечернего неба стал внушать мне некоторое беспокойство: накануне ночью прошел дождь и темные тучи, сгустившиеся над полями, предвещали бурное ненастье. Когда мы возвратились в уютную гостиницу и сели ужинать, за окнами уже начиналась гроза, ставшая своего рода прелюдией к ужасам следующего дня.
До четырех часов ночи дождь лил непрерывно. Ветер бил в стекла. К завтраку его порывы улеглись, ливень сменился то утихавшей, то снова крапавшей моросью. Не успели мы встать из-за стола, как в комнату ворвалась хозяйка гостиницы, а следом за ней вошел мужчина в полицейской форме.
— Доктор Ватсон, сэр? — произнес он. — Констебль Эли Нанн. Могу я с вами переговорить?
Я был, признаюсь, крайне раздосадован приходом полисмена: врач, как и всякий человек, не любит, когда его беспокоят на отдыхе. Произошло вот что: в расположенной неподалеку деревушке Пизенхолл нашли мертвой молодую женщину. Она была на седьмом месяце беременности. Кто отец ребенка, никто не знал. Полагали, что несчастная покончила с собой. По правилам медик должен осмотреть тело прежде, чем оно будет перемещено в покойницкую. Местного доктора Лэя срочно вызвали к больному. Тогда какой-то умник вдруг обнаружил мое имя в списке постояльцев саксмандемской гостиницы «Колокол». И вот теперь меня спрашивали, не буду ли я столь любезен посетить место происшествия, чтобы полиция могла приступить к своей работе.
Поездка не сулила ничего приятного, но при сложившихся обстоятельствах я едва ли мог отказаться. Да и Холмс, полагаю, не позволил бы мне этого сделать. Пони, запряженный в двуколку, ждал нас у входа. Констебль Нанн стегнул его, и мы покатились по узкой суффолкской дороге. Сквозь поредевшие облака сочился тусклый свет. Знай я, что меня ждет, я ни за какие сокровища не согласился бы ехать.
Путь оказался длиннее, чем я ожидал. Оставив позади розовые и кремово-желтые коттеджи селения Сибтон, раскинувшегося близ живописных развалин старого аббатства, мы наконец-то прибыли в Пизенхолл, глухое и довольно унылое местечко. «Уж не потому ли выбор Эли Нанна пал на меня, — подумал я, — что до него дошли слухи о моем спутнике?»
Констебль натянул вожжи возле Провиденс-хауса — внушительного здания на главной и, по сути, единственной деревенской улице. Нас провели на задний двор, и, миновав кладовую, мы оказались в маленькой кухне, площадью примерно десять футов на восемь. Из одного угла вела на чердак узкая лестница, по которой слуги могли подниматься в свои каморки, не показываясь на глаза хозяевам. Единственное окно было занавешено, отчего картина становилась еще более мрачной.
Войдя в помещение, я сразу же ощутил сильный запах керосина, смешанный со смрадом горелой плоти. На полу лицом вверх лежал труп женщины. На ней были чулки и ночная рубашка, обугленная с одной стороны, как и само тело. Причина смерти не вызывала сомнений: от уха до уха шел порез, рассекающий трахею. Второй, столь же глубокий, начинался ниже и тянулся к подбородку. Каждая из этих двух травм по отдельности привела бы к летальному исходу. Третья рана, колотая, зияла в области грудины. Я заметил, что консоль узкой полки, висевшей на стене возле лестницы, была сломана дверью, которую с силой распахнули — возможно, в минуту борьбы.
На мой взгляд, только деревенский идиот мог принять это зрелище за удавшуюся попытку самоубийства. Если бы несчастная нанесла сама себе хоть одну из горловых ран, ударить еще раз она бы уже не успела. Брызнувшая из-под ножа кровь окропила даже вторую ступеньку лестницы. Для того чтобы засвидетельствовать факт наступления смерти, тщательного осмотра не потребовалось: тело уже остыло и почти совершенно окоченело.
— Она погибла не менее четырех часов назад, — сказал я, повернувшись к констеблю, — а может быть, и гораздо раньше: летом температура тела падает медленно.
Убийца — я был уверен в том, что женщину убили, — явно пытался устроить пожар, но у него ничего не вышло, и труп только обгорел с одного бока. На полу валялась разбитая керосиновая лампа — очевидно, она упала в момент нападения или незадолго до того. Разлившееся масло могло возгореться, но его было мало, и вряд ли оно обезобразило бы труп. Керосин явно вылили откуда-то еще, хотя я и затруднялся ответить на этот вопрос.
Мой осмотр не внес ясности в обстоятельства случившегося. Через несколько минут после нашего приезда из Сибтона вернулся Чарльз Лэй, деревенский врач, и я, облегченно вздохнув, передал расследование ему. Медики со временем привыкают к тем ужасам, с какими приходится сталкиваться, тем не менее варварское убийство этой девочки потрясло меня. Пока я осматривал тело, Холмс стоял молча, неподвижный как статуя. Когда мы с доктором Лэем вышли в сад, чтобы посовещаться, он последовал за нами и встал в сторонке. Дождавшись окончания разговора, мой друг приблизился.
— В этом деле, Ватсон, есть две любопытные детали, которые, боюсь, уведут суффолкскую полицию далеко от истины, — сказал он. — Вы обратили на них внимание?
— Нет, — нетерпеливо ответил я, полагая, будто суть происшедшего мне вполне ясна.
— Под головой у женщины лежит газета, слегка опаленная неудавшимся пожаром. Это позавчерашний номер «Ист-Энглиан таймс». Допустим, его подложил убийца, но зачем? Еще по полу разбросаны осколки склянки из-под лекарства. В частности, я заметил отбитое горлышко, так крепко закупоренное, что пробку, скорее всего, не вытащить. На другом фрагменте стекла сохранилась этикетка. Если не ошибаюсь, на ней написано: «Детям миссис Гардинер. Принимать по две-три чайные ложки каждые четыре часа». Чернила немного расплылись, но слова разобрать можно. Насколько мне известно, фамилия владельцев Провиденс-хауса — Крисп, не Гардинер.
— Вероятно, в бутылке был керосин, с помощью которого пытались устроить пожар, — проговорил я слегка раздраженно. — И миссис Гардинер может быть в этом замешана.
Холмс бросил взгляд через сад на заднюю дверь дома.
— Если бы я намеревался совершить убийство, а тело сжечь, — задумчиво произнес он, — то не стал бы крепко затыкать бутылку. Перед тем как приступить к делу, я бы непременно убедился в том, что пробка легко вынимается из горлышка.
Однако я был слишком поражен увиденным, чтобы внимательно выслушивать меткие умозаключения своего друга.
В оставшиеся девять дней нашего пребывания в гостинице «Колокол» дело об убийстве Роуз Харсент (так звали двадцатитрехлетнюю жертву) не давало нам покоя. Я понимал, что жители Пизенхолла скорее склонны объявить, будто бедная молодая женщина, носившая внебрачного ребенка, свела счеты с жизнью, нежели предъявить кому-либо из членов своей маленькой общины обвинение в страшном преступлении, приписав ему же и отцовство. Но факты отрицали возможность самоубийства, — по крайней мере, к такому выводу пришли коронер и его присяжные. Всю неделю наша хозяйка добросовестным образом передавала нам новости, а точнее, сплетни о ходе расследования. Из ее болтовни мы узнали, что год назад газета, теперь кричавшая о «тайне убийства в Пизенхолле», ознакомила своих читателей с обстоятельствами «большого скандала», происшедшего там же. Дама поведала нам об этом с наслаждением, едва ли не выходившим за рамки приличий.
Среди жителей деревни была парочка юных негодяев, из числа тех, кто благодаря своей привычке подглядывать обыкновенно получает прозвище Любопытный Том. Их звали Джордж Райт и Альфонсо Скиннер. Вечером первого мая эти двое стали свидетелями весьма непристойного поведения Роуз Харсент и Уильяма Гардинера — женатого человека, отца шестерых детей, дослужившегося до должности цехового мастера на местной фабрике по производству рядовых сеятельных машин.
