Крыстин Земский - Невидимые связи
– А я уж думал, ты совсем меня забыл, – говорит он обрадованно. Просьбу зайти в милицию капитан воспринимает с явным удовольствием. – Сейчас буду.
Зембе становится не по себе. «Жарский обрадовался. Решил, что нужен мне, а я к нему с претензиями. Но вместе с тем и не высказать их нельзя. Это нужно для дела».
Земба встречает Жарского сердечно, но тут же без обиняков выкладывает ему свои претензии. Жарский озадачен и даже несколько растерян.
– Ну что ж, – говорит он, наконец, – ты прав. Дело я действительно завалил. Но в этом есть и твоя вина.
– Моя?! В чем же именно?
– Ты не раз говорил, что наш район должен быть на высоте. Сам старался избегать всяких конфликтов и слишком острых людей.
Припомни, как ты отзывался о тех, кто критиковал прежнего директора стройуправления? Ты называл их склочниками. И считал, что все их заявления о кумовстве и групповщине, царящих в стройуправлении, просто досужий домысел кучки обиженных, а таковых, мол, как известно, хватает везде. Главное же в том, и ты не раз об этом упоминал, что строители выполняют план. Ты радовался успехам Заборува и добрым отношениям с руководством предприятий, гордился тем, что преступность у нас падает, а показатель раскрываемости растет…
Земба хмурится.
– Все верно, но какое это имеет отношение к следствию по делу Врубля?
– Сейчас объясню. Положение дел в стройуправлении ты считал благополучным, между прочим, и потому, что, кроме немногих случаев мелких хищений, там не обнаруживалось ничего более серьезного. А ты не допускаешь, что более серьезные дела не выплывали на поверхность просто потому, что мы смотрели на все твоими глазами? Непорядки у строителей, с твоей точки зрения, начались с приходом Якубяка. А между прочим, слухи о конфликтах нового директора с прежними служащими, сторонниками бывшего руководства, до тебя доходили лишь с подачи Янишевского, Голомбека, Валицкого. Они же охаивали Якубяка, поскольку с его приходом пришел конец разным их махинациям, взаимным услугам и одолжениям, которые они оказывали друг другу за государственный счет. Прежний директор, бывало, одному ссудит трактор завезти землю на огород, другому подбросит рабочих на строительство дачи, а то приложит руку и к «общественно полезному» деянию: рабочие стройуправления, к примеру, день и ночь вкалывали на прокладке дороги от шоссе к дачному поселку. А в твою приемную с жалобами на порядки, введенные в стройуправлении Якубяком, попадали исключительно люди, недовольные новым директором. Это именно они стали ретиво изобличать расхитителей народного добра. Ты тут же заметил, что количество дел о хищениях государственной собственности внезапно резко подскочило, но сделал вывод, что это результат честности и принципиальности старых работников, их высоко развитого чувства своего гражданского долга.
Земба слушает Жарского с подчеркнутым вниманием.
– И все-таки я пока не улавливаю связи сказанного тобой с делом Врубля, – говорит он медленно.
– Врубль принадлежал к числу людей, выдвинутых Якубяком. Человеком он был бескомпромиссным, а следовательно, и неудобным. Стоило ему повести решительную борьбу за повышение качества работ, искоренение халтуры и очковтирательства – он тут же пришелся не по вкусу некоторым рабочим. Стал «совать свой нос» в дела стройуправления, выступать с резкой критикой некоторых его решений – оказался неугодным и для руководства. Одним словом, когда он утонул, многие вздохнули с облегчением.
Как развивались события дальше? Тело обнаружили в густых водорослях. Без одежды. Версия: утонул, купаясь, – подкрепленная к тому же протоколом вскрытия трупа, – казалась вполне достаточно обоснованной. Правда, выбор места утонувшим для одежды в зарослях терновника возбуждал некоторые сомнения, но, когда в ответ на переданное – по радио обращение к населению города с просьбой заявить, кто в тот вечер видел Врубля, показания дал Валицкий, и эти сомнения рассеялись. В пьяном виде нередко совершаются вещи, которые человеку трезвому никогда бы и в голову не пришли.
– Хорошо, но почему ты не проверил показаний Валицкого?
Жарский иронически усмехается.
– Внеси я тогда тебе такое предложение, ты наверняка сказал бы, что для недоверия к Валицкому нет оснований. Он, мол, явился сам, по собственной инициативе, выполнил, так сказать, свой гражданский долг. Будь у него намерение что-либо скрыть, он не стал бы сам к нам соваться. Ну, признайся, разве не такую позицию ты бы занял?!
Земба молчит.
– Кароль, ну скажи честно: ведь Корч занялся проверкой показаний Валицкого без твоего ведома и согласия?
– Лихо ты меня разделал, – медленно произносит Земба, оставляя вопрос без ответа. – Но ты-то, оказывается, перестраховщик! Почему все это ты говоришь мне только сейчас? А прежде ты знал, что в деле Врубля не все чисто?
– Нет. Я считал, что его сестра просто преувеличивает. Это же ясно: когда внезапно погибает человек, у родствеников часто возникают всякие подозрения, вызванные эмоциями и невозможностью примириться с утратой. С другой стороны – стремление найти хоть какое-то самоуспокоение в предпринимаемых попытках установить истину. Это дело обычное. Так могло быть и в случае с Врублем. Ирэна любила брата, очень переживала его смерть и никак не могла с ней примириться. Из того факта, что у него было немало недоброжелателей и многим он изрядно насолил, она, делала – так тогда я полагал – очень уж далеко идущие выводы. Ты вот упрекаешь меня в перестраховке. Может, скажешь еще, что я боялся испортить с тобой отношения? Нет, это не так. Мы с тобой были и остаемся друзьями. Вернее всего – оба мы с тобой свыклись просто с заборувскими порядками, со сложившимися здесь отношениями и связями. Принимали их за норму, хотя и каждый по-своему. Иногда я думаю, вся штука в том, что мы постепенно сами вросли в окружающую нас среду и с течением времени стали воспринимать ее как естественный порядок вещей, подобно тому, как в прошлые годы естественным считали необходимость драться с оружием в руках.
– Ты никогда прежде со мной об этом не говорил. Почему?
– Да я и сам все это понял лишь теперь, когда вышел из игры и стал простым пенсионером без дел и забот, когда у меня появилось время для раздумий. Кроме того, и люди стали теперь относиться ко мне иначе – хуже, но откровеннее. Меня перестали бояться. А в итоге у меня открылись глаза на многое, чего прежде я не знал. Яснее стало, кто чего стоит в этом нашем омуте.
– Наш «омут», как ты презрительно его именуешь, не что иное, как небольшая часть целого.
– Часть ли? А может, просто периферия – заборувское болотце?
Земба долго молчит.
