Семён Клебанов - Настроение на завтра
Поглядев на улыбчивое лицо мужа, Валентина поняла, что ждет он гостей с радостным чувством. Зря, конечно, во время прогулки резко обронила про смотрины, сейчас пожалела об этом. Видно, Мягков и Мартынова стали для него близкими. Не так легко и просто он сходится с людьми. И неожиданно спросила:
— А сколько лет Мартыновой?
— Кажется, двадцать четыре… Ревнуешь? — насмешливо ответил Старбеев.
— Радуюсь, что тебя к молодым тянет. У болящего другие заботы.
— Тонко подмечаешь. Психолог.
— Мне-то положено. Годы мои такие. А вот откуда у Мартыновой чутье на людей, поражаюсь. Как она в тебе точно разобралась, ума не приложу. Будто с моих слов все писала. — Валентина взяла с полки газеты с очерками Мартыновой «Осеннее интервью». — Ну как она могла за короткое время отыскать в тебе очень личное, даже сокровенное? Что любишь размышлять в одиночестве… С женой споришь молча… И еще такое… — Она поискала глазами строчки. — Вот! «Быстро улавливает неискренность в тоне другого… Волевой, но есть срывы, особенно если говорит с женщиной… Осторожность, осмотрительность в отношениях. В основе натура доверчивая… Отговорить себя от того, на что решился, дает трудно». И еще: «Чувствует себя «не по себе», оставляя что-либо недоделанным». Все верно, Павлуша. Не знаю, какая жизнь была у Мартыновой, но чувствует мое сердце — на чем-то обожглась. Потому и взгляд острый, приметливый.
— Допустим, обожглась… Возможно. Но душа ведь не озлобилась. С каким пристальным интересом пишет про Мягкова. Смело разминает неподатливый материал, прорывается к его нравственной сути, не обходит сложные, противоречивые узлы… Значит, понимает, что ворота закрываются изнутри. И вот распахнула. Значит, талант! И это уже видно в первых очерках, а будет еще три. Вроде бы все знаю, как у нас с «зубрами» происходило. А читаю — и волнуюсь.
— Ты хоть сейчас не горячись… Сходи, Павлуша, за хлебом и торт купи.
— Пойду… Сколько звонков было. Поздравляли. Чего скрывать, приятно… А ты знаешь, Валюша, что больше всего радует? Еще два человека обрели счастье. Мягков и Мартынова. У обоих премьера. На самой трудной сцене — в жизни.
Валентина посмотрела на часы.
— Полтора часа осталось. Иди.
Горели все конфорки, обдавала теплом духовка, где на большой сковороде румянилась курица, а на решетке ароматно запекалась картошка.
Валентина открыла форточку на балконной двери и услышала суетливое чириканье воробьев, которые устроили базар из-за корки хлеба.
Время в кулинарных заботах текло быстро, и наступил момент, когда стол, покрытый белой скатертью, обрел приметные черты семейного праздника. Пестрели цветные треугольники бумажных салфеток, был расставлен сервиз голубовато-синих тонов.
Старбеев аккуратно поставил фужеры для клюквенного морса, рюмочки с розоватым отливом стекла.
Когда часы пробили пять раз, Валентина сняла с себя фартук и пошла переодеваться.
Раздалось несколько телефонных звонков. Друзья и знакомые, прочитав газету, говорили добрые слова. Старбеев благодарил и всем отвечал: «Вы лучше в редакцию позвоните и Мягкову».
Было уже сорок семь минут шестого, а гости еще не появились.
— Может, у влюбленных уже игрушки врозь? — заметила Валентина.
— Не должно, — отозвался Старбеев. — Не думаю. — И подошел к окну.
Хлопьями падал снежок, нежно ложился на черные ветки деревьев. И сразу пропадала их угрюмость.
— Позвонил бы Мягкову, — предложила Валентина.
— Подождем, — сказал он и задумался.
Неужели Валентина права и у молодых что-то случилось?.. Могли бы и позвонить, черти. Раздражаясь, он поймал себя на мысли, что у него испортилось настроение.
Вскоре раздался звонок в прихожей. Старбеев открыл дверь.
— Наконец-то! Что ж вы, милые! А мы думали…
— Извините нас, пришлось задержаться, — застенчиво сказал Мягков.
— Ладно, сейчас доложишь… Знакомьтесь.
Когда молодые представились, Старбеев повел гостей в столовую.
— Кто будет рассказывать? — спросил он.
Заговорил Мягков:
— Встретились мы вовремя. Погода прекрасная, решили погулять. Все было рассчитано. Шли бульваром, так короче… Навстречу по аллее бежит собака, огромная, кажется, из породы московская сторожевая. Она в упряжке, тянет санки, а там мальчик, годика четыре… Рядом мама. Улыбается. И мы загляделись. Вдруг откуда-то сбоку выныривает подвыпивший мужик с бутылкой и швыряет ее в собаку. Хорошо, что была в наморднике, иначе разорвала бы его. Собака рванулась, мальчик вывалился. Санки ударили по ногам мать, и она упала на наледь. Так случилось. Я подбежал к мальчику, а Нина Сергеевна — к матери. Подняла ее, а у нее все лицо в крови. Мальчишка плачет. Поблизости никого. Что делать?
— Я спрашиваю мать: где вы живете? — вступила в разговор Мартынова. — Оказалось, на соседней улице. Дома бабушка. И тогда решили: я отведу мальчика, а Юра отвезет мать в больницу. С трудом поймали машину, Юра уехал. Потом встретились на бульваре. Вот такая история.
— Господи, — вздохнула Валентина, — когда же этих подонков утихомирят?
— Жаль, что пьянчугу упустил, — гневался Мягков и снова извинился за опоздание.
— Мойте руки, сядем за стол.
Они ушли в ванную, и Старбеев улыбнулся:
— Нет, Валюша, игрушки вместе…
— Вижу.
Кто-то негромко позвонил.
— Здравствуйте, Юлия Борисовна! — шумно приветствовал Старбеев элегантную женщину в беличьей шубке и лохматой песцовой шапке. — Рады видеть вас.
— Был дневной спектакль. Иду домой, села в лифт и нажала вашу кнопку. Простите за вторжение.
Подошла Валентина, они расцеловались.
Войдя в столовую, Юлия Борисовна увидела гостей и звонко, легко сказала:
— Будем знакомиться, молодые люди. Меня зовут Юлия Борисовна. — Руки у нее были красивые, с бледным розовым маникюром. От нее пахло морозом, духами, а большие малахитовые глаза, неброско подведенные тенями, лучились теплотой.
— Нина Сергеевна, — с добрым чувством представилась Мартынова. Она видела гостью в двух спектаклях и хорошо запомнила.
— Юрий Васильевич, — Мягков пожал ее руку и отодвинул стул, чтобы она могла сесть.
— Я, конечно, не догадывалась, что здесь такое пиршество. Но одобряю. Есть прекрасный повод… — Она вынула из сумочки газету, распахнула ее и мягким, сочным голосом прочла: — «Осеннее интервью». От души поздравляю вас, Павел Петрович! Читала вчера и сегодня… Не знаю, дорогой мой, но отчего-то захотелось заплакать. Так иногда бывает на сцене, когда тебя в душе переполняет вера и власть над ролью. Это прекрасное чувство. К сожалению, оно не часто приходит ко мне.
