Семён Клебанов - Спроси себя
Из поселка торопливо сбегались люди. Шипящими струями огнетушителей сплавщики сбивали пламя горевшей столовой. Смельчаки бросились откатывать бочки с бензином. За овражком загорелся новый дом общежития.
И в это же время запань, не устояв перед натиском штурмовавших ее бревен, тревожно захлебнулась в потоке вспененной воды и обессиленно притонула. Река залила низкий берег и стремительно, безумно помчалась вдаль, на встречу с Волгой, унося в своем потоке тысячи вырвавшихся на свободу бревен…
Через два часа мутная, недавно гневная река притихла в своих извечных берегах.
Лужин уловил момент, когда Щербак остался в кабинете один, и вошел к нему. Он еще не знал, как начнет разговор: то ли с беглых вопросов, то ли с выражения искреннего сочувствия, то ли с рассказа о том, что пережил сам. Лужин понимал, что по воле случая оказался на месте происшествия. Но прибыл он в Сосновку по заданию редакции, и неугомонная душа газетчика не могла пройти мимо аварии.
И хотя рука уже тянулась к бумаге, Лужин все еще оставался в плену многих вопросов, которые требовали объяснений, анализа, знания людей, чьи суровые, озабоченные лица прошли перед ним в этот день.
Алексей, закончив разговор по телефону, посмотрел на Лужина и сказал:
— Я знаю все ваши вопросы.
— Может быть.
— И самый первый из них таков: каковы причины аварии?
Егор, несколько обезоруженный верной догадкой Щербака, молча кивнул головой, соглашаясь и чуть разомкнув губы, — так он делал, когда внимательно слушал.
— Но на сей вопрос ответа у меня нет, — вздохнул Щербпк. — Стало быть, и все остальное не имеет для вас интереса.
— Не понимаю, — поскучневшим голосом сказал Лужин. — Как начальник запани вы должны знать…
— Вот и началось, — с усмешкой прервал его Алексей. — Еще река не угомонилась, а вы на все вопросы хотите ответа…
— Простите, Алексей Фомич. Возможно, я неточно выразился.
— И вам извиняться ни к чему, Лужин. Конечно, я знаю. Но это мое личное мнение. Вы хотите мое утверждение предать огласке и объяснить читателям, почему все произошло?..
— А что в этом плохого?
— А может, я не прав? Зачем тогда мою неправду в газету тащить? Случилась беда… Случилась… — Алексей потер переносицу. — С меня ответ потребуют. Я скажу. А другие наверняка по-своему будут отвечать. И свое будут считать правдой…
— В борьбе мнений и побеждает истина, — гордо заявил Лужин.
— Истина — что золото, Лужин. Ее не сразу среди разных мнений найдешь. Стало быть, беседу нашу отложим до лучших времен. А если уж вам так приспичило, пишите, что видели. Не часто такое бывает. Ладно. Все. Мне на рейд надо. — И, протянув руку, торопливо ушел.
Неожиданная резкость, с какой Щербак прервал беседу, обидела корреспондента. Однако, выкурив папиросу и подумав, Егор решил, что у него нет оснований держать зло на Щербака. Алексей Фомич был откровенен и честен, а в его отказе отвечать на вопрос о причинах аварии не было ни испуга, ни сомнений в ощущении своей правоты, ни соблазна воспользоваться случаем и публично обелить себя.
Проще всего для Лужина было поступить так: не посылать сейчас в редакцию никаких материалов, а затем, глубже разобравшись в обстоятельствах дела, выступить с подробной статьей. Но он не мог совладать со страстью газетчика рассказать с места событий читателям об аварии, молва о которой уже понеслась.
Лужин наконец принял решение. Он напишет информацию и тем самым избавит себя от вопросительных взглядов коллег и недовольства редактора. А потом вернется к подробному рассмотрению происшедшей аварии. Время подскажет, когда это сделать: через неделю или позже.
Он пошел на почту, уселся за маленький столик и стал писать корреспонденцию.
Эти сорок строк дались Егору трудно. Дважды переписав странички, он, как ему показалось, сумел передать драматизм события. Сложнее было с заголовком — не хотелось крикливости. И Егор пытался в самом названии подготовить возможность в будущем продолжить рассказ о случившемся. «Тревожный день в Сосновке» — назвал Лужин свой репортаж.
Минут через пятнадцать телефонистка соединила его с редакцией. Слышимость была неважная, он часто повторял фразы и, окончив диктовать, попросил машинистку срочно передать материал редактору.
Потом, побродив по берегу, Лужин вернулся в контору. Но, кроме Пашкова, все были на запани.
— Когда будет Алексей Фомич? — спросил Егор.
— Вы из треста?
— Я корреспондент, — представился он. — Лужин.
— Трудно сказать… У нас большая беда, — вздохнул Пашков.
— Я знаю.
— Теперь от забот у нашего Фомича голова кругом ходит…
— Да, да, — сочувственно произнес Лужин. — Мы не закончили наш разговор. Мне бы хотелось продолжить его.
— Посидите. Может, вам повезет. Теперь пойдут допросы, объяснения, докладные… Третьи сутки все на ногах.
Пашков с раздражением курил, глубоко затягиваясь, и дым лениво выплывал в приоткрытое окно.
Лужин неожиданно спросил:
— Кто такой Бурцев?
— Главный инженер треста, — сердито отозвался Пашков. — Авантюрист!..
Лужин молчал — только слушал: загадок прибавлялось.
— Писать собираетесь?
— Уже написал…
— Кто же, по-вашему, в этой истории виновен? — Пашков пристально посмотрел на Лужина.
— Я об этом не писал, — уклонился от ответа Лужин и вышел из комнаты.
Немного потоптавшись у крыльца конторы, он решительно направился на почту.
— Опять будете говорить? — спросила телефонистка.
— Да, пожалуйста. — И Егор назвал номер телефона.
— Я запомнила. Что-нибудь не так?
— Почему вы решили?
— Работа такая. По лицу вижу, какой разговор будет. Хмурый или с колокольчиками.
Когда Лужин взял трубку, он сразу узнал голос редактора.
— Афанасий Дмитриевич! Это Лужин. Вы прочли мой материал? Даже поставили в номер? — Он замялся. — Но… Я прошу снять репортаж.
— Как это снять? — громыхнул сердитый голос. — Разве он не соответствует действительности?
— Соответствует.
— Тогда в чем дело? — недовольно допытывался редактор.
— Мы поступим неправильно, если ограничимся зарисовкой очевидца. Тем более корреспондента.
— Что вы предлагаете?
— Снимите материал.
— Это невозможно. Вы слышите меня, Лужин?
— Слышу. Я не касался причин аварии, не копнул глубоко материал. Это непростительная ошибка.
— Кто вам мешает выступить в очередном номере? Пишите. Исследуйте.
— Я чувствую, что не имею права так выступать. Я разговаривал с начальником запани Щербаком. Он отказался говорить о причинах аварии. Теперь я понимаю — он прав. И прошу вас…
