Марджери Аллингем - Полиция на похоронах
Памятуя о пустом графине наверху, мистер Кэмпион решил не придавать значения последним словам дяди Уильяма. Однако он ничего не сказал и зашагал по коридору в свою комнату.
Была уже почти полночь, и по каким-то необъяснимым причинам ему вовсе не хотелось высовывать нос из дому. В конце концов, решил Кэмпион, не будет же Станислав работать ночью!
Гостевая спальня в «Обители Сократа» представляла собой просторную и удобную комнату с разномастной мебелью, которой никто в своем уме не обставил бы собственное жилище. Резной гарнитур палисандрового дерева, бесформенное кресло, удивительные обои, над которыми опять-таки потрудился ученый-ботаник, и несколько картин с религиозными сюжетами – Кэмпиону подумалось, что у того, кто выбирал эти картины, не было никаких вопросов касательно религиозных убеждений своих гостей. Иными словами, комната оказалась вполне удобной для тела, но неприятно тревожила дух.
Кэмпион разделся, лег в постель и, включив настольную лампу, изучил творение дяди Эндрю. Подпись на форзаце была весьма и весьма двусмысленна, учитывая содержание самой книги:
Моему кузену Уильяму Фарадею, истинному сыну своего отца, тщательное изучение повадок которого позволило автору многое узнать о сложном характере главного героя этой книги.
Фронтиспис представлял собой старинную фотографию доктора Джона Фарадея. Лицо у него было не самое приятное: суровое и без малейшего намека на чувство юмора. Длинные бакенбарды подчеркивали узкий подбородок, а губы морщились, как горловина стянутого шнурком мешка.
Мистер Кэмпион принялся читать. В стиле дяди Эндрю не было ничего выдающегося, однако писал он колко, злобно и стремительно, благодаря чему его опус читался весьма и весьма легко. Кэмпион был удивлен: почему издательство пошло на риск и напечатало столь злонамеренное сочинение? По всей видимости, Эндрю выставил себя чуть более влиятельным и уважаемым членом семьи, нежели это было на самом деле. Доктор Фарадей, безжалостно лишенный защитной брони своей учености, оказался самодовольным, узколобым и зашоренным человеком, который прятал личные недостатки за высоким положением в обществе и очарованием жены. Старательный Эндрю привел – или сочинил – несколько историй, умеренно порочащих честь доктора. В книге он представал напыщенным викторианским индюком со скверным характером и множеством причуд, для каждой из которой в арсенале современных психологов есть длинный и неприятный термин. Эндрю знал все эти термины и непринужденно ими орудовал.
Кэмпион прочел первые три главы и заглянул в конец; книгу он закрывал с ощущением легкой жалости к покойному ученому – пусть и обладавшему всеми перечисленными Эндрю пороками.
Он выключил свет и лег спать, решив с утра пораньше посетить инспектора.
Через некоторое время он проснулся и резко сел в кровати, прислушиваясь. Тяжелые портьеры на окнах не пропускали свет, поэтому в спальне стоял почти кромешный мрак – словно ее битком набили черной ватой. Кэмпион был из тех людей, что приходят в себя и начинают ясно мыслить сразу после пробуждения; его мгновенно охватило чувство гнетущей тревоги. Дом представился ему некой больной, покалеченной тварью в пышных юбках, испуганно ползущей сквозь непроглядную черноту. Ни звука не доносилось из мрака, но Кэмпион точно знал, что его что-то разбудило. Не тихий ли щелчок осторожно прикрываемой двери?
Некоторое время он неподвижно сидел в кровати, прислушиваясь к малейшим шорохам. Наконец где-то далеко раздались тихие шаги.
Кэмпион выскочил из кровати, подкрался к двери и бесшумно вышел в коридор.
После кромешного сумрака спальни даже призрачный лунный свет приятно радовал глаз. Мгновение или два Кэмпион стоял неподвижно; вдруг в дальнем конце коридора что-то зашуршало.
Он стремительно зашагал на звук, бесшумно ступая по мягкому ковру. На секунду мистеру Кэмпиону пришло в голову, что вряд ли его поведение можно назвать корректным, учитывая, что он проводит первую ночь в этом доме, но тут он резко остановился.
Посреди коридора в лунном свете стоял дядя Уильям в пижаме. Он нелепо таращил глаза, и на его лице застыла гримаса ужаса. Правую руку он вытянул перед собой, и Кэмпион потрясенно уставился на нее.
Всю кисть и часть запястья покрывало черное пятно; с кончиков пальцев падали капли. Ровно в тот миг, когда перед Кэмпионом предстало страшное зрелище, дверь в спальню тети Китти отворилась, и на пороге появилась взъерошенная старушечья фигурка. Китти взглянула на Уильяма, и вопль ужаса сорвался с ее губ, огласив спящий дом.
Старик резко развернулся, спрятал руку за спину и яростно выругался, совершенно забыв про свои попытки не шуметь. Эхо его голоса разнеслось по коридору. Наверху начали открываться двери, а в следующую секунду к ним подошла Джойс, сонная, растрепанная и в халате.
– Что такое? Что случилось? Тетя Китти, что вы делаете?
Сморщенная старуха во фланелевой ночной сорочке вышла на свет.
– Его рука! Рука! – лихорадочно зашептала она. – Взгляните на его руку! Снова убийство! – И вновь раздался пронзительный вопль.
В это мгновение отворилась дверь в спальню миссис Каролины, и хозяйка дома вышла в коридор – без многочисленных юбок старушка казалось маленькой и сухой. Ее ночной наряд был столь же изысканным и элегантным, как и вся остальная одежда: множество шетландских шалей и огромный кружевной чепец, завязанный под подбородком. Даже разбуженная среди ночи странными криками, миссис Каролина мгновенно взяла происходящее в свои руки.
– Что здесь происходит?
Звук ее голоса мгновенно угомонил тетю Китти, которая явно была на грани очередной истерики.
– Уильям, что ты делаешь? Джойс, возвращайся к себе.
Дядя Уильям стоял молча разинув рот и выпучив глаза. Руку он инстинктивно спрятал за спину – нелепый и бессмысленный жест в данной ситуации.
– Отвечайте, сэр, – властно проговорила миссис Каролина.
Мистер Кэмпион направился к нему, и Уильям, услышав шорох шагов за спиной, резко развернулся. Все увидели его руку. Джойс охнула, а старуха Фарадей вышла в коридор. Кэмпион успел поймать дядю Уильяма ровно в тот миг, когда тот начал оседать на пол.
– Включите свет, пожалуйста.
Джойс выполнила его просьбу, и Кэмпион с облегчением склонился над дядей Уильямом. Тот был вполне здоров, в сознании и отчаянно пытался встать на ноги.
– Да все нормально, – заплетающимся языком проговорил он и случайно поднял руку, вновь показав ее всем присутствующим. От костяшек до запястья тянулась длинная рваная рана, однако с пальцев капала вовсе не кровь, а йод – Уильям, по-видимому, вылил на себя целый пузырек.
