Энн Перри - Вор с Рутленд-плейс
— Только отчасти. — Даже сейчас, здесь, в ее собственной кухне, Шарлотта представляла его так ясно… нет, должно быть что-то еще, что-то большее. — Он мог смеяться над нами, но делал это так, что мы верили, будто нравимся ему.
— Да? — Глаза у Эмили расширились, а крылья изящного носика слегка затрепетали. — В высшей степени возмутительное сочетание. И я абсолютно уверена, что Селена, по крайней мере, желала намного большего, чем просто ему нравиться! Дружба ни в ком не возбуждает такого волнения и дискомфорта.
— Он познакомился с мамой. — Шарлотта даже расстроилась — она ожидала от сестры совсем другой реакции, но та не проявила ни малейшего интереса.
— Суп и вправду неплох, когда добавишь соли, — с удивлением заметила Эмили. — Но мне придется сесть куда-нибудь подальше и кричать всем оттуда. Могла бы об этом подумать!.. И что такого, если мама познакомилась с мсье Алариком? Свет тесен.
— Мама носит его портрет в медальоне.
Это произвело желаемый эффект. Эмили выронила ложку и в ужасе уставилась на сестру.
— Что ты сказала? Не верю! Она же не такая… не такая идиотка!
— Была такая.
Эмили облегченно закрыла глаза.
— Но не теперь!
— Нет. Медальон пропал, возможно, его украли. И вообще, на Рутленд-плейс много всяких мелочей пропало — серебряный крючок, золотая цепочка, табакерка…
— Но ведь это ужасно! — Глаза Эмили снова расширились и потемнели от боли. — Шарлотта, это же просто ужасно! Знаю, со слугами сейчас нелегко, но это же возмутительно. Мы обязаны предупреждать друг друга по меньшей мере относительно их честности. А что, если кто-то найдет медальон? И узнает, что он мамин и в нем этот… француз! Что тогда скажут? Что подумает папа?
— Вот именно. А теперь еще и Мина Спенсер-Браун мертва, возможно, отравлена. Мамина соседка. И мама все равно не намерена перестать с ним встречаться. Я пыталась ее разубедить, но она как будто и не слышала меня.
— Ты не указала ей… — недоверчиво начала Эмили.
— Конечно, указала! — перебила ее, не дав договорить, Шарлотта. — Но разве ты, когда влюблена, слушаешь чьи-то советы?
Лицо у Эмили вытянулось.
— Не смеши меня! Что значит «влюблена»? Маме пятьдесят два! И она замужем…
— Годы — это всего лишь годы, — резко сказала Шарлотта, отмахнувшись от замечания сестры суповой ложкой. — Не думаю, что чувства у человека какие-то другие. А воображать, будто замужество не позволяет влюбиться, слишком наивно. Если уж ты намерена вцепиться в свет обеими руками, то хотя бы поучись у него реализму, а также софистике и глупым манерам.
Эмили закрыла глаза и отодвинула тарелку.
— Шарлотта, это ужасно, — страдальчески произнесла она. — Ты хотя бы представляешь, что будет с женщиной, о которой станут говорить, что она… безнравственна? Ладно бы какой-нибудь граф, человек важный сам по себе, но чтобы кто-то… кто-то вроде мамы — никогда! Да ведь папа может даже развестись с ней! Господи… Нам всем тогда конец. Меня нигде больше не примут!
— Тебя только это и беспокоит? — разозлилась Шарлотта. — Что никуда не пригласят? Подумать о маме ты можешь, да? А каково будет папе? Не говоря уже о том, что случилось с Миной Спенсер-Браун!
Эмили побледнела, весь ее гнев растворился в нахлынувшей волне стыда.
— Ты же не думаешь, что мама имела какое-то отношение к убийству? — Она понизила голос. — Такое невозможно даже представить.
— Конечно, не думаю, — сказала Шарлотта. — Но вполне возможно — и даже вероятно, — что убийство имело отношение к кражам. И это не все. Мама говорила, ей кажется временами, что за ней наблюдают, шпионят. Вот это тоже может иметь отношение к убийству.
На щеках Эмили вспыхнули два алых пятна.
— Почему ты не сказала мне раньше? — возмущенно, позабыв про недавнее смущение, воскликнула она. — Ты должна была тотчас же послать за мной. Можешь считать себя какой угодно умной — мне наплевать, — но тебе ни в коем случае не следовало пытаться решить все в одиночку. Посмотри, во что это вылилось. Ты слишком высокого мнения о себе, Шарлотта. Наткнувшись на разгадку в паре дел Томаса, ты уже вообразила себя такой умной, что никто тебя не проведет, никто не перехитрит… А теперь посмотри, что случилось! Из-за того, что ты это допустила.
— Что это убийство, я узнала только позавчера. — Шарлотте пришлось сделать усилие, чтобы сдержаться. Она знала, что сестра напугана, и даже допускала, что, может быть, немножко переоценила собственные способности. Наверное, было бы лучше, если бы она позвала Эмили раньше и рассказала хотя бы о маме и Поле Аларике.
Эмили снова пододвинула тарелку с супом.
— Остыл. Не знаю, почему тебя не тянет на что-нибудь нормальное, вроде пикулей… Когда я носила ребенка, мне постоянно хотелось земляничного джема. Ела его со всем, что попадалось под руку… Не подольешь горяченького из кастрюльки?
Шарлотта поднялась, зачерпнула половником супу и добавила в обе тарелки. Пододвинув сестре ее, снова села.
— Что будем делать? — тихо спросила она.
Эмили снова посмотрела на нее — гнев уже испарился. Она понимала, что вела себя как эгоистка, но говорить то, что она сказала, было вовсе не обязательно.
— Думаю, лучше всего сегодня же, прямо сейчас, поехать и убедить маму, что ей угрожает опасность и что она должна прекратить встречаться с мсье Алариком — кроме, конечно, тех случаев, когда этого не избежать. Нельзя, чтобы это бросалось в глаза, — люди заметят, и начнутся разговоры. Затем, если это как-то связано с кражами и кто-то завладел этим злосчастным медальоном, нужно постараться выяснить, кто убил ту женщину… Спенсер-Браун. Деньги у меня есть. Если речь идет о шантаже, я выкуплю медальон.
— Выкупишь? — удивилась Шарлотта.
— Конечно, выкуплю! — Эмили посмотрела на сестру своими голубыми глазами. — Сначала мы выкупим медальон, а потом заявим в полицию. И пусть потом говорят что угодно — без медальона их и слушать никто не станет. Только себе же и навредят, покажут, какие они злобные. Карточку мы уничтожим, а мама будет все отрицать. И мсье Аларик возражать вряд ли станет. Пусть он и иностранец, но определенно джентльмен. — По ее лицу скользнуло облачко тени. — Если, конечно, не он убил миссис Спенсер-Браун.
Сама мысль о том, что Поль Аларик может быть убийцей, представлялась Шарлотте отвратительной. Она никогда не думала о нем так плохо, даже на Парагон-уок, и теперь слова Эмили больно ее резанули.
— Нет, не думаю, что это мог быть он! — вырвалось у нее.
Эмили посмотрела на сестру в упор.
— Почему?
Шарлотта вспыхнула. Она слишком хорошо знала Эмили, всегда отличавшуюся проницательностью и здравым суждением о людях, их истинных желаниях и, что самое неприятное, пониманием скрытых причин этих желаний. Именно это качество, в сочетании с трезвым реализмом в собственных стремлениях и умением не давать воли языку, обеспечило ей немалый успех в свете. Шарлотта обладала более живым воображением, но ему недоставало уздечки. Она отказывалась принимать во внимание светские условности, и потому многие мотивы других просто-напросто ускользали от нее. И лишь когда на сцену выступали более темные, более примитивные и трагические страсти, она понимала их инстинктивно, зачастую вместе с пронзительной и болезненной волной сожаления.
