Энн Перри - Утопленник из Блюгейт-филдс
— Похоже, вы подумали обо всех мелочах, — сказал инспектор, скривив губы, тотчас же объединяя Гилливрея с Джеромом — если и не по конкретным поступкам, то по устремлениям, по характеру мышления. — Мне следовало бы дольше задержаться на этих вопросах, и тогда, возможно, я до всего дошел бы сам.
От прилива крови лицо Гилливрея стало ярко-пунцовым, однако он не смог подобрать ответ, не содержащий слов, которые только подкрепили бы обвинение Питта.
— Что ж, полагаю, у вас есть адрес этого парня, торгующего своим телом? — продолжал Томас. — Вы уже сообщили мистеру Этельстану?
Лицо Гилливрея тотчас же прояснилось, чувство удовлетворения вернулось подобно приливной волне.
— Да, сэр, без этого никак нельзя было обойтись. Я встретил его, вернувшись в участок, и он спросил у меня, есть какие-либо успехи в расследовании. — Гилливрей позволил себе улыбнуться. — Мистер Этельстан обрадовался.
Питт легко поверил в это, даже не глядя на злорадство в глазах Гилливрея. Ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы скрыть собственные чувства.
— Да, — сказал он. — Не сомневаюсь в этом. Где этот Альби Фробишер?
Гилливрей вручил ему листок бумаги. Инспектор прочитал адрес. Это был дом с комнатами внаем, пользующийся определенной репутацией, — расположенный в Блюгейт-филдс. Как это удобно, как это подходит!
На следующий день, уже ближе к вечеру, Питт наконец застал Альби Фробишера дома, причем одного. Он жил в обветшалом здании с грязным кирпичным фасадом в переулке, отходящем от одной из главных улиц. Оконные рамы и деревянная дверь дома облупились и разбухли от сырого воздуха с реки.
За входной дверью простиралась ярда на три конопляная циновка, призванная впитывать грязь с улицы, принесенную на ботинках, а за ней начинался порядком вытертый ковер ослепительно-красного цвета, который наполнял коридор неожиданным теплом, создавая иллюзию того, будто вошедший попадал в более чистый, более богатый мир, где за закрытыми дверями и на освещенных газовыми рожками верхних этажах, куда вели полутемные лестницы, его ждало что-то хорошее и светлое.
Питт быстро поднялся наверх. Несмотря на то, что ему уже несчетное число раз приходилось бывать в борделях, притонах, питейных забегаловках и работных домах, он с непривычки чувствовал себя неуютно, оказавшись в заведении мужской проституции, особенно если учесть, что в этом месте работали и подростки. Это был самый низменный из человеческих пороков; и при мысли о том, что кто-нибудь, хотя бы только другой посетитель, на мгновение вообразит, будто он пришел сюда ради услуг, которые здесь оказывают, инспектор густо покраснел, и у него в душе все перевернулось.
Последний лестничный пролет Питт пробежал, перепрыгивая через ступеньку. Резко постучав в комнату номер четырнадцать, он тотчас перенес вес тела на одну ногу и развернулся боком, готовый навалиться на дверь, если та не откроется. От мысли, что он стоит здесь, на лестничной площадке, умоляя впустить его, у него по груди потекли струйки жаркого пота.
Но выбивать дверь не пришлось. Она мгновенно чуть приоткрылась, и тихий, робкий голос спросил:
— Кто там?
— Инспектор Питт, полиция. Вчера вы говорили с сержантом Гилливреем.
Дверь сразу же широко распахнулась, и Питт шагнул внутрь. Первым делом он непроизвольно оглянулся, проверяя, нет ли в комнате кого-либо еще. От сводника или сутенера вряд ли можно было ожидать насилия, и все же могло случиться всякое.
Комната была богато украшена, с кружевными покрывалами и алыми и пурпурными подушечками, с газовых рожков свисали стеклянные подвески. На мраморном столике рядом с огромной кроватью стояла бронзовая статуэтка, изображающая обнаженного мужчину. Плюшевые шторы были задернуты, воздух был спертым и приторным, словно запах человеческих тел попытались прикрыть сильным ароматом духов.
Тошнота, накатившая на Питта, продолжалась всего одно мгновение, после чего ее сменила удушающая жалость. Сам Альби Фробишер оказался еще более миниатюрным, чем был Артур Уэйбурн, — возможно, такого же роста, хотя сказать это было трудно, поскольку Питт никогда не видел Артура живым, но гораздо более щуплый. Тело Альби было по-девичьи худое, кожа белая, лицо лишено растительности. Вероятно, он рос, перебиваясь теми крохами съестного, что ему удавалось выпросить или украсть, до тех пор пока не стал достаточно взрослым, чтобы продавать свое тело. Несомненно, к этому времени хроническое недоедание уже оказало необратимое действие. Альби Фробишеру суждено было до конца своих дней оставаться маленьким. Возможно, в старости он станет дряблым, — хотя вероятность дожить до старости была для него ничтожной, — но он никогда не будет полным, круглым. И, вероятно, в своем ремесле он больше ценился с этой хрупкой, почти детской внешностью. В нем была какая-то иллюзия невинности — по крайней мере в физическом плане, — но его лицо при ближайшем рассмотрении показалось Питту таким же изнуренным, огрубевшим, как и лица тех женщин, что зарабатывали на жизнь, торгуя собой на улице. В этом мире Альби Фробишер уже ничему не удивлялся, и он мог надеяться только на то, что еще какое-то время будет влачить свое жалкое существование.
— Садись, — сказал Питт, закрывая за собой дверь. Он устроился в неуютном плюшевом кресле, словно хозяин комнаты, однако Альби вызывал его беспокойство.
Альби повиновался, не отрывая взгляда от лица инспектора.
— Что вам нужно? — спросил он.
Его голос оказался на удивление приятным, более мягким и поставленным, чем можно было предположить по окружающей его обстановке. Вероятно, среди его клиентов были представители высших классов, и он нахватался у них умения красиво говорить. Мысль эта была неприятной, однако она все ставила на свои места. У обитателей Блюгейт-филдс не было денег на подобные утехи. Неужели Джером, сам не ведая того, обучал и этого подростка? А если и не Джером, то подобные ему мужчины, чьи вкусы можно удовлетворить только в уединении комнат, с людьми, к которым они не испытывают никаких других чувств, не обнажают никакие другие стороны своей жизни.
— Что вам нужно? — повторил Альби.
Его старушечьи глаза выглядели бесконечно усталыми на безбородом лице. Осознав, о чем он подумал, Питт вздрогнул от отвращения. Выпрямившись в кресле, он откинулся назад, делая вид, будто чувствует себя вполне уютно, хотя на самом деле ему было жутко неудобно. Инспектор чувствовал, что лицо у него горит огнем, но, хотелось надеяться, в полумраке Альби этого не увидит.
— Я хочу расспросить тебя об одном из твоих клиентов, — сказал Питт. — Вчера ты рассказывал о нем сержанту Гилливрею. Я хочу, чтобы сейчас ты повторил все мне. От этого может зависеть человеческая жизнь — мы должны быть абсолютно уверены.
