Агата Кристи - Ночная тьма
Через четыре дня после моего прибытия в Нью-Йорк я получил письмо из Кингстон-Бишопа.
В заброшенном карьере с другой стороны холма нашли тело старой миссис Ли. К тому времени она уже была мертва несколько дней. Там и прежде бывали несчастные случаи, а потому давно твердили, что карьер следует обнести забором, но разговоры так и остались разговорами. Коронер вынес вердикт: смерть от несчастного случая, и деревенской администрации было рекомендовано незамедлительно огородить карьер. В коттедже миссис Ли под досками обнаружили триста фунтов стерлингов в однофунтовых купюрах.
В постскриптуме майор Филпот добавил: «Вы будете огорчены, но должен сообщить, что вчера на охоте погибла, упав с лошади, Клодия Хардкасл».
Клодия погибла? Не может быть! Какой ужас! Не прошло и двух недель, как второй человек погибает, упав с лошади. Неужто бывают такие странные совпадения?
Не хочется останавливаться на том времени, которое я провел в Нью-Йорке. Я чувствовал себя инопланетянином, задыхающимся в чуждой мне атмосфере. Я постоянно был начеку, боясь что-то не то сказать или сделать. Той Элли, которую я знал и которая принадлежала мне, больше не существовало. Она превратилась в американку, наследницу огромного состояния, окруженную друзьями, знакомыми и дальними родственниками, в представительницу клана, прожившего в Штатах уже пять поколений. Как яркая комета, она пролетела над моей страной и надо мной. А потом вернулась к себе домой, чтобы быть похороненной рядом со своей родней. Что ж, так оно и лучше. Мне было бы очень тяжко, если бы она лежала на аккуратном маленьком кладбище у подножия заросшего соснами холма на окраине деревни. Да, мне было бы куда тяжелее.
«Вернись туда, где твой дом, Элли», — сказал я про себя. Время от времени мне вспоминалась песенка, которую она любила петь, подыгрывая себе на гитаре. Я видел ее пальцы, ласково пощипывающие струны:
Темной ночью и чуть свет
Люди явятся на свет.
Люди явятся на свет,
А вокруг — ночная тьма.
И одних ждет
Счастья свет…
«Все верно, — думал я. — Тебя действительно ждал Счастья свет — на Цыганском подворье. Только он быстро погас. Ты вернулась туда, где, быть может, у тебя не было столько света, где ты не была счастлива. Но зато ты дома, среди своей родни».
И вдруг в моей голове мелькнуло: «А где буду покоиться я, когда придет мой черед умереть?»
На Цыганском подворье? Возможно. Моя мать приедет навестить мою могилу — если, конечно, сама к тому времени не умрет. Но я почему-то не мог представить свою мать мертвой. Легче было думать о собственной смерти. Да, она приедет и увидит мою могилу. И ее строгий взгляд вряд ли смягчится. Но хватит думать о ней. Я вовсе не хочу о ней думать. Не нужна мне она, не хочу ее видеть.
Нет, это не правда. Дело вовсе не в том, хочу или не хочу я ее видеть. Дело в том, что, когда она смотрит на меня, ее глаза видят меня насквозь, и мною овладевает страх. «Матери, они все чуют! — думал я. — Но почему они непрестанно следят за своими детьми? И почему они уверены, что знают о детях все? Ничего они не знают! Ничего! Она должна гордиться мною, радоваться за меня, радоваться, что я достиг таких высот. Она должна…» Я с трудом заставил себя отвлечься от этих мыслей.
Сколько времени я в Штатах? Почему-то я был не в состоянии вспомнить. Казалось, будто я сто лет брожу среди людей, которые следят за мной с фальшивой улыбкой на губах и враждебностью во взгляде. Каждый день я твержу себе: «Я должен через это пройти. Я должен через это пройти, и тогда…» Вот эти два последних слова и были мне надеждой. Я твердил их и твердил. По несколько раз в день. И тогда… В этих словах таилось мое будущее. Я твердил их так же, как когда-то повторял два других слова: я хочу…
Все лезли из кожи вон, стараясь угодить мне, потому что я был богат! Согласно условиям завещания Элли, я стал сказочно богатым. К этому нелегко было привыкнуть. У меня были капиталы, о которых я и понятия не имел: акции, ценные бумаги, недвижимость, — и не знал, что со всем этим делать.
Накануне моего возвращения в Англию у меня состоялся долгий разговор с мистером Липпинкотом. Я даже в мыслях не позволял себе называть его иначе. Он так и не стал мне дядей Эндрю. Я сказал ему, что намерен забрать у Стэнфорда Ллойда ту часть капитала, которая находится под его опекой.
— Вот как! — На его обычно бесстрастном лице взлетели вверх колючие брови. Он взглянул на меня хитрыми глазками, и я стал отчаянно соображать, что означает это его «вот как!».
— По-вашему, я напрасно хочу это сделать? — забеспокоился я.
— У вас есть для этого основания, я полагаю?
— Нет, — ответил я, — никаких оснований у меня нет. Мною руководят исключительно эмоции. Надеюсь, я могу быть с вами откровенным?
— Обещаю вам, что этот разговор останется между нами.
— Ладно, — кивнул я. — По-моему, он мошенник.
— Ага. — Вид у мистера Липпинкота был явно заинтересованный. — Что ж, вполне, возможно, что ваше чутье вас не подводит.
Теперь я знал, что был прав. Стэнфорд Ллойд жульничал с акциями Элли, капиталовложениями и всем прочим. Я подписал доверенность и вручил ее Эндрю Липпинкоту.
— Вы согласны, — спросил его я, — взять все на себя?
— Что касается финансовых дел, — ответил мистер Липпинкот, — тут можете полностью мне доверять. Буду делать все, что в моих силах. Не думаю, что вы разочаруетесь во мне.
Интересно, что он хотел этим сказать? А что хотел, я не сомневался. По-моему, он давал мне понять, что я ему не нравлюсь и никогда не нравился, но, поскольку я был мужем Элли, он готов всячески мне помогать. Я подписал все нужные бумаги. Он спросил, каким видом транспорта я возвращаюсь в Англию. Лечу? Нет, сказал я, не лечу, а плыву.
— Мне хочется побыть некоторое время наедине с самим собой, — объяснил я. — Морское путешествие, надеюсь, пойдет мне на пользу.
— И где же вы собираетесь жить?
— На Цыганском подворье, — ответил я.
— Ага. Значит, вы решили жить там?
— Да, — подтвердил я.
— А я-то думал, что вы намерены продать это поместье.
— Нет, — ответил я, и мое «нет» прозвучало чуть резче, чем следовало. Я вовсе не собирался расставаться с Цыганским подворьем. Цыганское подворье было частью той мечты, какую я лелеял еще с юности.
— Кто-нибудь присматривает за домом, пока вы здесь, в Штатах?
Я ответил, что поручил это Грете Андерсен.
— А, да, — отозвался мистер Липпинкот. — Грете. По тому, как он произнес «Грете», было очевидно, что он имел в виду нечто особое, но я не стал ловить его на слове. Если она ему не нравилась, то это его дело. Он всегда ее недолюбливал. Наступило какое-то неловкое замешательство, и я решил, что мне следует что-то сказать.
— Она очень хорошо относилась к Элли, — начал я. — Ухаживала за ней во время болезни. Специально приехала к нам, чтобы помочь Элли. Поймите, я.., я чувствую себя в неоплатном долгу перед ней. Вы просто не представляете, как она мне сочувствовала и какое проявляла участие. Не знаю, что бы я без нее делал.
— Разумеется, разумеется, — откликнулся мистер Липпинкот, но весьма сдержанно.
— Поэтому я очень многим ей обязан.
— Весьма способная девица, — заметил мистер Липпинкот.
Я распрощался с ним и еще раз поблагодарил его.
— Вам не за что меня благодарить, — еще более сухо отозвался мистер Липпинкот, добавив:
— Я написал вам небольшое письмо и отправил его авиапочтой в Цыганское подворье. Раз вы возвращаетесь пароходом, то по прибытии оно, вероятно, уже будет вас ждать. — И пожелал:
— Счастливого путешествия.
И тут я все-таки рискнул и спросил, не был ли он знаком с женой Ллойда — Клодией Хардкасл.
— Вы имеете в виду его первую жену? Нет, никогда с ней не встречался. По-моему, они очень скоро разошлись. Он потом снова женился. Второй брак тоже был недолгим.
Значит, Клодия действительно была женой Стэнфорда Ллойда…
В отеле меня ждала телеграмма. Просили срочно прибыть в одну из калифорнийских больниц. Мой друг Рудольф Сэнтоникс хотел, чтобы я приехал. Ему осталось жить недолго, и перед смертью он пожелал повидать меня.
Я перекомпостировал билет на более поздний срок и полетел в Сан-Франциско. Сэнтоникс был еще жив, но силы его были явно на исходе. Мне сказали, что, возможно, он даже не придет перед смертью в сознание. Но накануне он был очень настойчив в желании повидать меня. Я не отрываясь смотрел на него. От человека, которого я когда-то знал, осталась только оболочка. Он и раньше-то не выглядел здоровяком, была в нем какая-то прозрачность, хрупкость, болезненность. А сейчас он и вовсе превратился в высохшую мумию — как те, что в музее. Я сидел и думал: «Хорошо бы он поговорил со мной. Пусть скажет хоть что-нибудь, хоть слово, перед тем как умрет».
Мне было так одиноко, так одиноко и страшно. Я сумел уйти от врагов и пришел к Другу — к единственному моему другу. Только он, кроме матери, знал обо мне все, но про мать мне сейчас думать не хотелось.
