Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора. Том 2
Дзук-Чей встал.
— До свидания, дорогой виконт, завтра надеюсь видеть вас в парламенте. Сегодня я еще должен подготовиться к мотивировке усиленных кредитов.
LXVIII. Парламент
В двенадцать часов дня на главных улицах города Токио замечалось большое оживление.
Сегодня должно было состояться парламентское заседание по поводу чрезвычайных кредитов, испрошенных правительством.
«Майонитчи» и «Токио-Нитчи» уже оповестили на своих столбцах об огромном значений сегодняшнего заседания.
Парламент Японии помещается в громадном здании из разрисованного дерева.
В 1900 году здание было совершенно новое и краски совершенно свежие: пожар в несколько часов уничтожил старое здание. Подобная же участь, без сомнения, ждет и новое; в Японии здания всегда так оканчивают свое существование, города только таким способом обновляются. Лишне говорить, что здания из такого легкого, воспламеняющегося материала не имеют того величественного вида, каким отличаются наши правительственные учреждения. Даже сравнение с соседними министерствами тяжеловесной, но прочной архитектуры служит не в пользу японского парламента: его помещение, как будто временное, не подходит представителям страны.
Это невзрачная пристройка к императорскому дворцу, за священной оградой, выстроенная на внешнем бульваре около укреплений. При въезде можно было видеть весь склон у входа, занятый палками; так римляне укрепляли свои знамена. Это прихожая, другой нет; номеров для платья нет; полицейские охраняют этот лес палок, из которых большая часть — крепкие дубины, и каждый, уходя сам находит свое добро.
Входят в маленькую залу, которая была бы хорошей залой для ожидания III класса на каком-нибудь провинциальном вокзале. Публика толпится в этой голой маленькой комнате; открываются наконец трибуны: они своими балюстрадами и резьбой по дереву напоминают галерею казино. Вся зала, выкрашенная в желтую кофейную краску, точно сделана из картона. Двери узкие и низкие. Два неуклюжих столба поддерживают с обеих сторон трибуны крышу; позади кресло президента, вульгарное круглое сиденье, выделяющееся на гладкой голой стене.
Амфитеатр более презентабелен, но так же маложивописен. Сиденья обиты темно-красной шелковой материей, портфели черные, ковры на трибуне тоже черные; на этом суровом фоне выделяются светлым пятном только зеленые пюпитры стенографов. Единственное, что здесь придает местный колорит, это дощечка, прикрепленная к сиденьям, с именем депутата, которую этот последний по приходе приподнимает так, чтоб она видна была с бюро: это удобный способ делать перекличку без шума. Но так как имена белые на черных дощечках, то все это придает еще более похоронную торжественность. Постепенно через маленькие двери выходят депутаты и усаживаются; мрачное собрание: те, которые одеты по европейски — почти половина в черном, причем этот черный цвет блестящий, еще более подчеркнутый белизной манжет, воротничков и крахмального пластрона. Черные матовые или серые кимоно еще мрачнее. Шелковые платки вокруг шеи и голые руки, открываемые широкими рукавами, придают этим богатым шелковым одеяниям в глазах европейца небрежный вид.
Мало лысых блестящих черепов; мало седых голов — это молодое собрание, но нет ни серых, ни рыжих волос, у всех черные, как чернила, волосы, цвет лица темный, оливково-желтый.
В переполненных трибунах тот же темный цвет лица, те же черные волосы, то же черное платье или серое кимоно; напрасно грустный взгляд ищет светлый блестящий туалет мусме. К счастью, пюпитры и банальная белизна западной бумаги вносят веселый тон в эту мрачную картину. Затем из рукавов кимоно выступают как бы знамена фиолетовые, оранжевые, красные: это салфетки, в который эти господа заворачивают свои черные кожаные портфели. Но этот праздник для глаз длится один момент; разноцветные лоскуты быстро исчезают в глубине серых рукавов.
Президент, в черной паре, входит и открывает заседание без малейшей церемонии; ораторы выступают на трибуне; голоса слабые, несколько крикливые, с детскими иногда интонациями; начало срывается, как будто бормотание; редкая жестикуляция, иногда движения всем корпусом. Речи без малейшего красноречия: может быть, недостаточное знание языка делает человека слишком требовательным? Но заметно было, что почти никто не слушает и все шумят; мальчики все время снуют между скамьями, принося и унося бумаги, как у нас в кафе-шантанах лакеи с угощением!
Обсуждают в первом чтении проект закона, касающегося домашнего скота.
Проходя большие бульвары официального города, можно было прийти к заключению, что законодательное собрание не спектакль и что самые тихие, спокойные заседания, кажущиеся совсем мертвыми, иногда принимают самые важные решения. Притом политическая свобода в Японии более нова, чем где-либо, и парламентские нравы еще менее оформлены. В японском парламенте эта неопытность в связи с живостью натуры, речей и жестов нередко приводит к бурным сценам. Избирание депутатов такое смешанное, что некоторые общества изучения политических и социальных наук в своих статутах требуют их исключения; в Японии многие депутаты, как и журналисты, подкупны.
Денежная аристократия, старающаяся косвенным путем иметь то же влияние в государстве, каким официально пользовалась старинная аристократия, есть главная виновница продажности прессы и представителей законодательной власти.
Избирательный ценз, благодаря которому из 43 миллионов жителей правом голоса пользуются только 450,000, дает возможность подкупить самого избирателя. Вспомним времена Гизо! Это небольшое число высших граждан не только доступно деньгам богачей, но часто подвергается насилию со стороны шаек избирательных агентов.
Этот парламент, основание которого так порочно, еще не есть хозяин страны. Палата пэров имеет равные с ним полномочия, и две трети ее членов назначаются императором. Министры, назначаемые императором же, в принципе, ответственны только перед ними, а не перед парламентом.
Но с 1899 г., даты издания Конституции, министры все более и более повинуются палате депутатов; палата быстро шагает к верховенству, и маркиз Ито не мог бы теперь сказать, что палата есть только декорация для галереи.
Входя с подъезда, украшенного хризантемой, маркиз Ито был встречен на пороге другими министрами. Отвечая рукопожатиями на приветствие последних, маркиз Ито прошел на скамью министров, находившуюся против парт журналистов.
Представители печати почтительно встали, желая этим доказать свое уважение великому старцу.
