Герхард Шерфлинг - Западня на сцене
Клубы дыма как бы смягчили атмосферу в кабинете, и Маркус, не испытывая больше отрицательных эмоций, сосредоточился на докладе. Подробно рассказал о своем эксперименте на темной сцене, о реакции Клаудии. Подытожил все сказанное и с точной временной выкладкой доказал, что злоумышленник мог устроить смертельную западню для Пернвица за какие-то полминуты.
— Особенно стоит обратить внимание на то обстоятельство, — присовокупил он, — что злоумышленник вполне мог подменить лампу у люка не до, а после несчастного случая… Однако до появления полиции, конечно…
Лейтенант Краус кивнул, и даже Штегеман пробормотал что-то одобрительное.
— Я нахожу вашу версию чрезвычайно любопытной. И уже говорил это, — майор Бенедикт перевел взгляд с сигары на капитана. — Но как там обстоит дело со злополучной крышкой люка над трюмом? Выходит, этот субъект сдвинул ее заранее, не так ли?
— Очевидно.
Майор неопределенно хмыкнул.
— Что-то тут не сходится, — он указал на письменный отчет Штегемана, который лежал перед ним. — Пернвиц в бешенстве прерывает обсуждение репетиции и собирается вместе с женой покинуть театр. Ни один человек не в состоянии был предугадать, что, дойдя до вахтера, он повернет обратно. Как же получилось, что злоумышленник успел сбежать в трюм и изменить положение крышки люка?
Да, опытный криминалист этот майор, слов нет! Сразу, с ходу нащупал слабое место в новой версии. Отдав ему должное, Маркус оказался тем не менее готовым все объяснить.
— Вы забыли о меховой шапке, которую Пернвиц оставил скорее всего в репетиторской, господин майор, — сказал он. — Злоумышленник заметил это и рассчитывал на его возвращение.
Майор Бенедикт задумался и некоторое время спустя одобрительно кивнул.
— Объяснение удовлетворительное, если шапка и впрямь осталась в репетиторской.
— Полагаю — да, — заметил Штегеман. — Когда он заглянул к Мансфельд, шапки не было ни на нем, ни в его руках.
— А наш приятель Вондри ушел, между прочим, из репетиторской одним из последних. И вообще, в гардеробе он тоже задержался, когда все уже ушли.
— Тем самым мы снова вынуждены вернуться к фигуре тенора. — Маркус поднялся и загасил дымящуюся сигарету в пепельнице. — Но прежде, чем перейти к обсуждению его личности, я хочу прояснить один вопрос, имеющий для нас едва ли не решающее значение. В данном случае мы имеем дело с двумя линиями или уровнями расследования, так сказать. Во-первых, с убийством Пернвица — хотя еще не доказано, что это предумышленное убийство…
— Нет уж, предугадать, что Пернвиц разобьется насмерть, упав в люк, было совершенно невозможно, — убежденно проговорил Штегеман.
— Вот-вот! — поддержал его Маркус. — … А, во-вторых, с кражей некоторых вещей из реквизиторской. Если она каким-то образом связана с гибелью главного режиссера, у нас есть след, который может привести к злоумышленнику. Я имею в виду портфели Вондри, нападение на осветителя Вечорека и разговор на сцене, прозвучавший по театральной радиосети.
— Скорее всего он выведет вас либо на Вондри, либо на Крибеля, — сказал майор. — Но кто включил микрофон и почему?
— Человек, обо всем осведомленный и желавший навредить им обоим.
— И опять-таки скорее всего это Вондри. Но я не сбрасываю со счетов и Вестхаузена.
— Вполне возможно. Но и Штейнике ведет себя подозрительно. Был на репетиционной сцене, а нам откровенно солгал.
— Рассуждая подобным образом, список подозреваемых можно расширять и расширять, — вслух рассуждал майор. — Но вы правы, когда ищете связь между кражей и покушением на Пернвица. Поэтому я предлагаю уделить этой версии больше внимания. Нам нужны неопровержимые факты: например, украденные предметы. Где-то они должны найтись — не исключено, в самом театре!
— Эх, знать бы, кто это в тишине варит свой супчик! — вздохнул Маркус.
— Я грешу на Вестхаузена, — сказал Штегеман. — Он позволил бы отрубить себе правую руку, лишь бы засадить за решетку любовника своей драгоценной женушки.
— Судя по вашему же описанию, Вестхаузен — комок нервов и больше ничего. Он привык не только к семейным неприятностям, — напомнил майор. — Кроме того, о несчастном случае с Пернвицем он вряд ли что-либо знал — из театра он ушел задолго до случившегося.
— А вдруг он незаметно вернулся? Все входы и выходы ему отлично известны.
— При всем желании не представляю себе, чтобы такой человек уготовил западню главному режиссеру, лишь бы насолить своему обидчику. И как — чтобы на того пало подозрение?! Нет, увольте, чересчур это хитро, заумно. Давайте-ка лучше еще раз пройдемся по всему списку. Пернвица не любили в труппе. У него было много завистников и тайных недоброжелателей.
— И в этом списке на первом месте стоит Вондри.
— Хорошо, начнем с него…
Вскоре после четырех часов дверь открылась, и в палату вошла старшая сестра, обладавшая взглядом боевого генерала и голосом фельдфебеля, остановилась в ногах постели, подбоченилась и пророкотала:
— Вы добились своего, мучитель вы этакий! Одевайтесь — и марш отсюда!
С возгласом «кр-расотища!» Вечорек вскочил с постели, схватил со стула брюки, натянул через перевязанную голову рубашку и крикнул:
— Вы ангел, сестра Брунгильда!
Старшая сестра поджала губы, изображая, очевидно, благодарную улыбку, и тут же лицо ее сделалось еще более мрачным, чем обычно.
— В начале будущей недели явитесь в процедурный кабинет. И ни капли алкоголя в праздничные дни!
— Я пока не спятил! — просиял молодой осветитель, уже почти одетый. — Сколько внимания вы мне уделили — и чтобы я вас подвел?!
Он сделал вид, будто хочет обнять дородную медсестру, но исполненный достоинства взгляд остановил его, и, вместо того чтобы обнять, он завертелся на месте волчком.
— Эх, расцеловал бы я вас, сестра Брунгильда!
— Прежде вам следовало бы постричься и сбрить с лица эту щетину, — парировала старшая сестра. — Ну и вид у вас!
Не обращая внимания на дружный смех остальных больных в палате, она повернулась и прошествовала к двери. Там еще раз оглянулась.
— Кстати, я вам еще не говорила?.. Пришла ваша невеста. Вечорек ничего не ответил, но по глазам было видно, как он рад.
— Мог бы оставить нам свои сигареты, — с упреком проговорил лысый старик, лежавший у окна.
— Лови!
И в его сторону полетела пачка «Каро».
— Счастливо оставаться! Не поминайте лихом!
В конце коридора у лифта он увидел Кики с букетом цветов в руках. И вот он уже обнимает и целует ее.
— Малышка моя, знала бы ты, как я рад!
