Дороти Девис - Тень предателя
— Что ж, давайте выясним. Вы согласны?
Маркс сожалел, что между ними так быстро возникли противоречия из-за голых фактов: словно сам Фицджеральд подтолкнул его в спину.
— Мне не хочется покидать эту комнату, — признался Маркс, подходя к окну. Каждое дуновение ветерка приносило сюда запах цветущей сирени.
— Я сама очень люблю бывать здесь, — сказала монахиня, уже достигнув двери.
Марксу пришлось последовать за ней.
Они прошли мимо часовни с дверью, украшенной изящной резьбой, где в узоре преобладали геральдические лилии. В длинном коридоре шаги Маркса отзывались гулким эхом, а шуршание одежды и легкие шаги монахини казались шепотом. Но ее четки звучали достаточно громко. Маркс вдыхал острый запах натертых воском полов. Двери некоторых классных комнат были открыты, и до Маркса доносились обрывки того, что говорили учителя. От острого взора матушки Амброзии не укрылись взгляды Маркса в открытые двери классных комнат.
— Как много молодых девушек, — заметил Маркс и улыбнулся.
Матушка воздела глаза к небу.
В ее кабинете Маркс, в ожидании, когда принесут личное дело Мазера, молча сидел у огромного письменного стола, заваленного бумагами.
— Это очень серьезно… То дело, которое вы расследуете? — промолвила наконец монахиня. — Возможно, я не должна об этом спрашивать.
— Питер Бредли, физик, убитый два дня назад, был другом Эрика Мазера. Мазер был одним из тех, кто общался с ним примерно за полтора часа до его гибели.
— Понимаю. — Монахиня не смотрела на него, взгляд ее был прикован к пресс-папье в виде стеклянного шара. Что-то, Маркс был уверен, произошло с ней, и теперь, после его расспросов, она пытается в чем-то сама разобраться, задавая себе вопросы. Взяв пресс-папье, она рассеянно смотрела на снежную бурю, поднявшуюся в нем. Солнце задело лучиком ее золотое обручальное кольцо — простой золотой обруч с маленьким крестиком на нем.
— Трагический случай, — сказала она, подняв глаза. — Но невольно задумываешься, — и это, возможно, глупо, — не может ли это привести к международным неприятностям. Я имею в виду обмен фильмами и все такое прочее.
— Доктор Бредли не работал в так называемой секретной области, — пояснил Маркс.
— Но он был физиком, который исследовал высокие энергии?
— Да.
— Ничего не стоит засекретить работу, — заметила монахиня. — И большое искушение засекречивать и людей тоже.
— Я не совсем вас понимаю, — заметил Маркс.
— Я просто хочу сказать, что у такого человека как доктор Бредли был, должно быть, непредубежденный, пытливый ум, он стремился к исследованиям лишь по одной причине: ему хотелось все знать. Расчетливые педанты, прагматики и любители все засекречивать покупают таких ученых вместе с их работой, в одном пакете. Я еще не встречала подлинного ученого, который бы не проявлял живого любопытства ко множеству вещей. Их нетерпение в общении с теми, кто менее просвещен, чем они, — это своего рода защита от серости обывателя. — Матушка улыбнулась. — Бесплатная лекция из старых запасов, как сказали бы мои девочки.
— Вы могли бы назвать Эрика Мазера ученым?
— Нет. Не совсем. Боюсь, несмотря на все его надежды достичь этого, я могу назвать мистера Мазера всего лишь дилетантом. Но, вы должны знать, он хороший педагог… для начинающих, для первокурсников.
— Да, об этом мне говорили везде, — подтвердил Маркс.
— Итак, посмотрим его личное дело? — Оно лежало перед монахиней все это время, пока они разговаривали.
— Кто-нибудь запрашивал у вас информацию о нем?
— Центральный университет Нью-Йорка, — ответила монахиня.
— Я имел в виду следственные органы, например, ФБР?
— Нет, вы первый, кто это сделал.
Она открыла папку и посмотрела на заявление, которое Мазер сам напечатал на машинке восемь лет назад.
— Я так и думала, — сказала она. — Он преподавал один год в Подготовительной школе, потом учился за рубежом около года, прежде чем поступил к нам.
— У нас есть рекомендательное письмо из Альбиона.
Она вынула его из подшивки документов и дала Марксу. Это было почти такое же рекомендательное письмо, какое он читал в университете. В нем ничего не было сказано о занимаемой им должности в школе. Маркс засомневался, не делает ли он из мухи слона? Кто сказал, что рекомендации в два учебных заведения должны отличаться одна от другой? Проверяли ли в университете данные о его учебе за рубежом, чего не сделали в монастырской школе? Он мог бы использовать учебу за рубежом в свою пользу при защите диплома. Вопрос, почему он покинул шкоду в Альбионе в середине семестра по-прежнему остается не ясен.
— Я вам очень благодарен, матушка Амброзия, — сказал Маркс, возвращая письмо. — Есть кое-что, в чем мне хотелось бы вам признаться и узнать ваше мнение об этом, если вы не против. Я пару раз беседовал с профессором Мазером, встречался и беседовал с его студентами, и у меня создалось впечатление о нем несколько отличное от вашего, кроме дилетантства и того, что он хороший учитель. Лично я нахожу его болтливым и хитрым, он неуловим, как ртуть. Он мастер импровизаций, и пока он все время как бы на шаг опережает меня. Это ему нравится, несмотря на то, что он явно очень напуган.
Монахиня удивленно вскинула брови.
— Напуган чем?
— Это я и пытаюсь узнать, — ответил Маркс. — Это может либо не может иметь отношение у смерти Бредли. Если нет, остальное меня не касается. Но я должен убедиться.
— Когда он впервые пришел к нам, — задумчиво промолвила монахиня, — у меня создалось впечатление, что он, — я не люблю этого слова, — был встревожен. Он был похож на послушника перед постригом, которого все еще терзают сомнения, что он совершает ошибку. Я пытаюсь вспомнить, чего тогда в нем было больше: сомнений в себе, страха от сознания своей неполноценности? Или желания попытаться отдать себя Богу и работе? Все это не может быть присущим, как я полагаю, человеку, переполненному скепсисом. Вы поняли, что я хотела сказать?
— Я верю в веру, — ответил Маркс.
— Ну вот! — воскликнула монахиня. — Вы такой же, как и мистер Мазер. Он сказал бы то же самое.
Маркс принял это как комплимент, но не был уверен, что его можно было отнести и к Мазеру.
— Он проводил много времени с отцом Даном, тот был тогда нашим капелланом и преподавал метафизику. Мистер Мазер иногда посещал его лекции. Казалось, он все время находился в поисках чего-то. Но чего? Реальности?
— В метафизике? — удивился Маркс с изрядной долей скепсиса.
— Ну тогда… в физике? — предположила монахиня. Маркс промолчал. — Преподобный отец умер в прошлом году в возрасте сорока двух лет. Это было большой потерей для нас, и мне кажется, он очень помогал мистеру Мазеру. Когда тот уходил от нас, он был уже человеком более уверенным в себе, чем когда пришел к нам.
