Джун Томсон - Метод Шерлока Холмса (сборник)
– Да. Удостоверьтесь, что Дикин на борту. Кроме того, постарайтесь освободить для нас с доктором Уотсоном какую-нибудь каюту и отнесите туда бумагу, перо и чернила. А теперь, мистер Корбетт, всего вам хорошего. Встретимся в десять вечера.
– Но ваш план?.. – недоуменно проговорил Корбетт, вставая, однако его возражения пропали втуне. Твердо пожав клиенту руку, Холмс проводил его до двери.
– Вот именно, каков ваш план, Холмс? – спросил я, когда он вернулся к своему креслу.
Впрочем, мне удалось выведать не больше, чем нашему посетителю.
– Вы все узнаете вечером, дружище, – улыбнулся Холмс. – Скажу только, что я намерен применить один из древнейших трюков, и, если Гарри Дикин попадется на эту удочку, на что я очень надеюсь, мы будем иметь в своем распоряжении свидетеля, который подтвердит показания Корбетта. Я предлагаю вам вновь явиться сюда к девяти часам вечера. Кстати, не забудьте захватить свой револьвер.
С этими словами он потянулся за номером «Морнинг пост» и, тряхнув страницами, отгородился от меня.
Уловив намек, я вернулся домой, в Паддингтон, остаток дня посвятив своим профессиональным обязанностям. Хотя практика моя, у прежнего владельца[65] пришедшая в совершенный упадок, была еще невелика, я был твердо намерен прилежанием и упорным трудом добиться успеха.
Однако, несмотря на занятость, я постоянно возвращался мыслями к последним словам Холмса. Что он затеял? – спрашивал я себя. И почему он так уверен, что ему удастся перехитрить Гарри Дикина, с которым он никогда не встречался?
Мне тоже надо было сделать некоторые приготовления к нашей вечерней вылазке. Не желая напрасно тревожить жену, я не упомянул про совет Холмса взять с собой револьвер, лишь рассказал ей, что он попросил меня принять участие в одном расследовании. Моя милая Мэри – самая благородная и чуткая женщина на свете – не стала возражать. Напротив, она сама уговаривала меня пойти.
– Тебе надо сменить обстановку, – заявляла она. – В последнее время ты слишком много работаешь, и вид у тебя очень бледный. Вечер, проведенный в компании старого друга, пойдет тебе только на пользу.
Кроме того, мне предстояло договориться с моим соседом Джексоном[66], тоже врачом, чтобы он, если понадобится, принял моих пациентов. Получив его согласие, я нанял кэб и отправился на Бейкер-стрит. Сердце мое сильно билось в ожидании приключений. Ибо, хотя я был счастлив в браке и не променял бы свою теперешнюю жизнь ни на какие миллионы, должен признаться, временами мне недоставало того волнующего чувства, что охватывало меня всегда, когда я принимал участие в расследованиях Холмса. Отчасти то был интеллектуальный азарт, но главным образом – нервное возбуждение, вызываемое физической опасностью, которая будоражила кровь, и я не смог сдержать улыбку, ощутив в кармане приятную тяжесть армейского револьвера, оставшегося у меня с тех давних пор, когда я служил в Афганистане, в шестьдесят шестом Беркширском пехотном полку.
Холмс ожидал меня в нашей старой квартире на Бейкер-стрит. Он уже приготовил одежду для маскировки: бушлаты и фуражки вроде тех, что носил Корбетт. Переодевшись, мы не откладывая наняли кэб и отправились на Пикоттский причал.
Стоял сырой, пасмурный вечер. На небе, затянутом низкими облаками, не было видно ни месяца, ни звезд. Скоро мы покинули залитые светом улицы западного Лондона и покатили по малолюдным кварталам Ист-Энда, где путь нам освещали лишь тусклые уличные фонари, чьи мутные отражения дробью рассып́ались на влажных мостовых и кирпичных фасадах домов. Казалось, слякоть отнимала силы и у прохожих, которые, словно печальные тени, тихо скользили по тротуарам, зябко кутаясь в шарфы и шали. Единственными островками в этом унылом море тьмы были расцвеченные яркими огнями таверны и пивные, которые, точно маяки[67], манили обитателей грязных улиц в свое теплое, сверкающее нутро.
Некоторое время мы ехали по Лиденхолл-стрит, затем наш кэб свернул в лабиринт узких переулков за доком Сент-Кэтрин и, наконец, остановился у каменной арки, за которой начинался узкий мощеный проход, ведущий к причалу. Он скудно освещался единственным газовым фонарем, болтавшимся на железной скобе, врезанной в кирпичную кладку. При этом тусклом свете мы меж высоких стен из почерневшего кирпича двинулись вперед, к Темзе, ведомые скорее обонянием и слухом, чем зрением, поскольку мало что могли разглядеть в полумраке, зато хорошо чувствовали запах речного ила, смешанный со слабым ароматом моря, и слышали тяжелый, ритмичный плеск волн, разбивающихся о дерево и камень.
К этому времени изморось превратилась в дождь, окутавший прибрежный пейзаж, словно акварельная дымка, обволакивающая перовой набросок. Все вокруг – причал, корабли, река – казалось размытым и нечетким: темные очертания судов, стоявших на якорях, сплавлялись с рекой, высокие мачты и снасти растворялись в небе. Что до реки, то она превратилась в темную скользящую массу, напоминавшую густое масло, и отблески судовых огней на ее поверхности превращались в длинные зыбкие пятна света.
Мы медленно продвигались по деревянному настилу причала, который так разбух от сырости, что мы почти не слышали звуков собственных шагов, осторожно обходя попадавшиеся нам на пути ящики, бочки и охапки корабельных канатов, похожие на свернувшихся змей. Наконец мы приблизились к возвышавшейся над причалом громаде «Люси Белль». Нашим взорам открывалась лишь нижняя часть судна, в то время как верхушки всех четырех его мачт вместе со снастями скрадывали сгустившиеся сумерки.
На борту барка светилось несколько огней, людей же видно не было. Воистину, «Люси Белль» напоминала корабль-призрак, покинутый командой после какого-то трагического морского происшествия; я инстинктивно опустил руку в карман и нащупал свой револьвер, точно он был оберегом, защищавшим меня от неизвестной опасности.
Этот глупый порыв быстро прошел. Через несколько мгновений мы услыхали, как где-то вдали пробило десять, и тотчас в вышине, на темной палубе метнулось ввысь желтое пятно фонаря, на секунду застыло, затем несколько раз покачнулось из стороны в сторону и вновь замерло.
То был сигнал для нас. Мы ощупью пробрались к сходням и медленно, поскольку они раскачивались под нашими ногами, поднялись наверх; наконец Томас Корбетт, вышедший навстречу нам из непроглядной тьмы, втащил нас на палубу.
Он повел нас на корму, к деревянной надстройке с плоской крышей, где находились пассажирские каюты, мы спустились на пару ступенек вниз и пошли по скудно освещенному коридору со множеством дверей. Одну из этих дверей он открыл и впустил нас внутрь, в каюту, где помещались двухъярусная кровать, несколько сундуков, а также маленький стол и стул, привинченные к полу. На столе, как и просил Холмс, находились перо, чернильница и несколько листов бумаги, под потолком висел фонарь, мягко покачиваясь в такт движениям судна и отбрасывая мерцающие отсветы на полированную, красного дерева мебель и латунные украшения.
