Марсель Аллен - Фантомас и пустой гроб
— Профессор Дроп посвящает ей много времени? — спросил он у Фелисите.
— Очень много! Но об этом никто не должен знать… — И вдруг, словно опомнившись, она спросила: — Сами-то вы, господин Жюв, как здесь оказались? Господин профессор запрещает сюда входить всем, кроме меня. Дельфину никто не должен видеть. Он говорит, что это необходимо для ее излечения…
— Профессор меня сюда и направил… Неужели вы думаете, что без его помощи я нашел бы потайную лестницу?.. А что, профессор в самом деле надеется ее вылечить?
Фелисите не успела ответить. Дельфина сделала неловкое движение, кукла упала, и ее фаянсовая голова раскололась. Молодая женщина залилась горькими слезами:
— Моя кукла! Моя кукла! Она лазбилась!
— Успокойся, деточка! — стала уговаривать ее Фелисите. — Мы купим другую, еще лучше… Она будет говорить «папа» и «мама»…
Слезы на глазах Дельфины тут же высохли.
— Плавда? Она будет лаз… лаз… лазговаливать? — И она снова затянула своим тоненьким голоском: — Мы в лесочек не пойдем…
Вдруг Жюв вздрогнул: чья-то рука коснулась его плеча. Он обернулся: перед ним стоял доктор Дроп…
— Сударь, — сказал он глухим голосом, — что это значит?
— Я готов вам все объяснить, — ответил полицейский, — но для этого нам надо побеседовать с глазу на глаз…
Поль Дроп отворил дверь в соседнюю комнату и, когда они остались наедине, проговорил:
— Сударь, вы повели себя некорректно. Вы бестактно вторглись в такую сферу моей личной жизни, которая, касается только меня! Что заставило вас поступить таким образом?
Жюв чувствовал справедливость упрека, и ему было очень трудно ответить на вопрос Дропа. Не мог же он ему сказать, что считал его похитителем маленького Юбера!
— Я очень прошу извинить меня, господин Дроп! — сказал он. — Я сделал это, повинуясь почти бессознательному профессиональному рефлексу. Люди моей профессии, когда они ведут расследование, стремятся выяснить все обстоятельства… Я знал Дельфину Фаржо раньше и очень интересуюсь ее судьбой. Вам, вероятно, известны трагические события, которые ей довелось пережить?
— Не очень… — пробормотал профессор.
— А при каких обстоятельствах вы с, ней познакомились?
— Послушайте, Жюв! — взорвался Поль Дроп, — Это вас совершенно не касается!
Но тут же он овладел собой и продолжил уже в ином тоне:
— Я доверяю вам, Жюв… И раз уж вы оказались здесь, предпочитаю рассказать вам все без утайки.
Четыре года тому назад доктор Дроп увидел Дельфину Фаржо в Сальпетриер, больнице для душевнобольных, и был поражен ее красотой. Ему захотелось помочь несчастной женщине, и он стал внимательно изучать историю ее болезни, а также собирать стороной сведения о ней. Так, он узнал, что начало ее болезни было связано с резким эмоциональным шоком. И у него родилась смелая врачебная гипотеза. Он решил предпринять попытку исцеления… Его побуждал к этому не только профессиональный интерес, но и глубокое чувство, охватившее все его существо.
В результате эмоционального шока, считал доктор Дроп, в составе крови несчастной женщины произошли патологические изменения. Кровоснабжение мозга нарушилось. Если обновить состав крови, если ввести ей свежую, здоровую кровь, то можно будет добиться выздоровления.
Выслушав рассказ Дропа, Жюв сказал:
— Я понимаю вас, дорогой доктор, и всячески желаю вам успеха!
— Надеюсь, — продолжал Поль Дроп, — что теперь вам окончательно ясна и моя позиция в связи с бракоразводным процессом. Моя любовь к Дельфине Фаржо не оставляет в моем сердце места для другой женщины. Единственная моя забота теперь — это сохранить тайну местопребывания Дельфины, защитить ее, не допустить новых психических травм.
Из соседней комнаты донесся тонкий, прозрачный голосок:
— Мой длужок! Я иду гулять… Ты пойдешь со мной?
И Поль Дроп со всех ног кинулся на этот призыв…
Покидая дом доктора Дропа, Жюв был глубоко взволнован. «Так вот, — думал он, — ради чего живет Поль Дроп: его великая любовь и его великое профессиональное свершение! Теперь мне ясно, откуда взялись обвинения, выдвинутые против него его женой… И как необоснованы были мои собственные подозрения! Но если Дроп невиновен в похищении ребенка, значит похититель и шантажист — Себастьян Перрон!..»
20. РОКОВОЙ ПОБЕГ
День прошел тихо и мирно, никто в клинике не подозревал о драматических событиях, развернувшихся в личных апартаментах профессора Дропа. Как обычно, после ужина больные стали готовиться ко сну. Жалюзи опускались на окнах, свет гас, и палаты одна за другой погружались в темноту. Ранние осенние сумерки опускались на парк. В это время у задней калитки, со стороны противоположной улице Мадрид, два человека вели оживленный разговор вполголоса.
— Надо подождать еще полчаса, — говорил один, — тогда можно будет пробраться внутрь совершенно незаметно…
— Мы обязательно должны увезти ее отсюда, — отвечал ему второй. — Здесь ей грозит смертельная опасность. Больной, умерший на операционном столе, считается умершим естественной смертью. Этот негодяй в халате хирурга знает, что он ничем не рискует и может безнаказанно расправиться со своей беззащитной жертвой… Я прекрасно понимаю, что этот так называемый «несчастный случай» был подстроен. Как и то, что ее, раненую и беспомощную, привезли именно сюда!
Человек, произнесший эту энергичную тираду, был Себастьян Перрон. А сопровождал его «друг детства» Мариус, он же санитар Клод, о чем Себастьян, впрочем, не догадывался. Именно Мариусу принадлежала идея похищения. У него оказался и ключ от задней калитки парка.
Амели Тавернье была помещена в корпус «В», в крайнюю палату нижнего этажа, что, разумеется, облегчало выполнение плана, разработанного Мариусом.
— А нас никто не увидит? — спросил Себастьян, когда они пробирались через темный парк.
— Мог бы увидеть только санитар Клод, но за его скромность я ручаюсь, — со странной улыбкой ответил Мариус.
В своей палате Амели лежала на кровати при погашенном свете. Слабый хрип вылетал из ее груди. Сначала, когда ее привезли в клинику, она непрерывно стонала. При появлении профессора Дропа она прорывала свои стенания, но лишь для того, чтобы осыпать его гневными оскорблениями. В присутствии медицинского персонала она называла его убийцей, шантажистом, похитителем детей, кричала, что никогда не любила его и что ее сердце принадлежит Себастьяну Перрону, действительному отцу ее ребенка. Поль Дроп бледнел от гнева, скрежетал зубами и уходил, чтобы вернуться спустя некоторое время, и вся сцена повторялась сначала.
