Энтони Беркли - Суд и ошибка
Фарроуэй излагал эти суждения все тем же бесстрастным, монотонным голосом, мистер Тодхантер только кивал. Поскольку он ни разу в жизни не встречал роковой женщины, он мог лишь вежливо посочувствовать мужчине, который изливал перед ним душу.
— Прежде всего, — тем же заунывным топом продолжал Фарроуэй, — мне приходилось бороться с собой. Всем известно, как это бывает. Я называл себя тряпкой. Твердил, что это просто нелепо — почему такое случилось именно со мной? Винил себя за то, что оказался слабее всех других мужчин, которых я когда-то презирал за страстную влюбленность. А потом я понял, что сами понятия силы и слабости ко мне неприменимы: они не имели никакого отношения к состоянию, в котором я находился. С чем бы это сравнить?… Предположим, во время купания вы решили просидеть под водой десять минут. Разве вы тряпка, если вынырнули в первую же минуту потому, что вам не хватало кислорода? Нет. Вы ничего не могли поделать. Понятия силы и слабости в данном случае неприменимы. Так было и со мной. Конечно я прекрасно понимал, что все это означает для моей семьи. Я не злой человек, я сочувствовал родным. Но что я мог поделать? Расстаться с Джин было невозможно — так же невозможно, как даже самому лучшему пловцу пробыть под водой более нескольких минут. Разумеется, я превратил жизнь своих близких в ад. Я знал об этом и ненавидел себя. Но и мне жилось нелегко. Отчасти причиной тому было сочувствие к ним, отчасти — ревность. Я не ревнив по натуре, я никогда никого не ревновал, но с Джин превратился в Отелло. Я понимал, что это глупо, нелепо, но опять-таки ничего не мог с собой поделать. Я панически боялся, что меня лишат того самого кислорода, которым я дышу. А с Джип поводов для ревности у меня было немало. Если она и была верна мне, то недолго. Она тоже ничего не могла поделать, бедняжка. Ее влекло к мужчинам но не ради их самих, а для того, чтобы испытать на них свою власть. А еще она жаждала денег. О, иллюзий я не питал. Она уже… как бы выразиться… делала вам соответствующие намеки?
— Да, — сказал мистер Тодхантер.
Фарроуэй кивнул.
— Она знает, что я выжат до последней капли. Бедняжка Джин! Она просто безнравственна, как бы она ни обманывала себя и ни болтала высокопарный вздор о своем искусстве. О любви нет и речи. Джин никогда не любила никого, кроме самой себя. Себя она обожает. Вот ее истинная одержимость. Ей и в голову не приходит сделать хоть что-нибудь ради других людей, потому что она никого вокруг не замечает. Вы слышали о сэре Джеймсе Бохуме, психиатре? Это не только сведущий в своем деле, но и чрезвычайно умный человек. Однажды я познакомился с ним в гостях, за ужином. Потом нам довелось разговориться. Помню, как он сказал, что секс — область, наименее доступная для изучения. Постепенно мы все больше узнаем о скрытых мотивах наших поступков, но о том, что касается секса, знаем столько же, сколько в эпоху палеолита. Выбор партнеров в сексе не поддается никаким доводам рассудка и объяснениям. Почему А потерял голову из-за В? Никто не знает. Это всего лишь факт, который следует принять, не анализируя его и не подвергая критике. Любовь к С смягчила и облагородила его, любовь к В превратила его в безумца. Я поделился с собеседником своей теорией "рокового типа", и он согласился с ней. По его мнению, происходящее чем-то сродни химической реакции. Сами по себе и в сочетании со всеми другими веществами два ее ингредиента могут быть совершенно безвредными. Но стоит смешать эти два ингредиента — раздастся взрыв. С дымом и вонью, само собой. Я спросил сэра Бохума, можно ли бороться с одержимостью, и он ответил, что единственный способ избежать ее сублимация в том или ином виде, например религия, но применить этот способ умышленно нельзя — он приходит на помощь сам собой.
И теперь я понимаю, что он прав. Я мог только ждать. Может, я попаду под машину. Или Джин поймет, что с меня больше нечего взять и прогонит прочь. Но до тех пор, пока она будет звать меня, я буду откликаться на зов. Сегодня утром по телефону меня так и подмывало отрезать: "Нет!" Но я не смог. Я был бессилен. Само собой, вскоре у нее появится Другой. Это я предвижу, этого боюсь. Потому что драма близится к развязке. Вот если бы Джин умерла… так было бы лучше для всех. Но на такую удачу нечего и надеяться. Джин не настолько великодушна.
Разумеется, меня не раз посещали мысли об убийстве… Не зачем так удивляться, Тодхантер, — с безрадостным смешком продолжал Фарроуэй. По-моему, каждый обезумевший от любви мужчина иной раз подумывает, не убить ли ему свою возлюбленную. Как правило, из-за пустяка. Но в случае Джин это был бы не пустяк. Если есть на свете женщина, заслуживающая насильственной смерти, так это она. Заметьте, она не зла — то есть она не стремится постоянно мучать окружающих. Но она хуже любой злодейки, потому что даже не замечает, что вокруг нее живут люди. Такие женщины — да и мужчины — несут ответственность за девять десятых всех человеческих страданий. Истинное зло — большая редкость. Я склонен считать его патологическим феноменом. Равнодушие — вот что страшно…
Мистер Тодхантер ждал продолжения, но Фарроуэй, по-видимому, закончил.
— Прошу меня простить, — наконец заговорил мистер Тодхантер, — но вы обмолвились о разговоре по телефону сегодня утром. Если я правильно понял, мисс Норвуд позвонила вам и пригласила в гости?
Фарроуэй тупо уставился на него.
— Да, а почему вас это заинтересовало? Она всегда так делает, если мы не видимся несколько дней. Хочет убедиться, что я забыл ее, разлюбил и так далее. Видите ли, пса надо держать на привязи.
— Понимаю, — отозвался мистер Тодхантер. Он не стал сообщать, что мисс Норвуд явно вознамерилась держать старого пса на привязи, пока на наденет ошейник на нового — несмотря на все обещания поскорее избавиться от прежнего. Он озадаченно потер лысую макушку. Сегодня он впервые столкнулся с пораженческой позицией в чистом виде. И тем не менее она была подлинной. Мистер Тодхантер из осторожности не стал рассуждать о том, можно ли успешно бороться со страстью, хотя и полагал, что это вполне вероятно. Но Фарроуэй явно капитулировал, он даже не пытался бороться — разве что физически, после появления Другого. А на что он был способен в нынешнем состоянии, не смог бы предугадать никто.
В скверном расположении духа мистер Тодхантер отправился к себе в Ричмонд.
Он думал, что все эти глупости для него давно позади; сама идея ему изначально не нравилась, а теперь она прямо-таки внушала ему отвращение и ужас. Но угрызения совести были слишком сильны; ему показали способ принести перед смертью хоть какую-нибудь пользу миру и не дали никакой возможности увильнуть. Бранясь и божась, совершенно несчастный мистер Тодхантер столкнулся лицом к лицу с необходимостью как можно скорее убить мисс Норвуд.
