Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)
Наконец, вошел Бонтан и, приблизившись к королю, сказал ему несколько слов так тихо, что ни Скюдери, ни Ментенон их не расслышали. Скюдери вздрогнула. Король между тем встал и, подойдя к ней, сказал с самым веселым видом:
– Могу вас поздравить: ваш протеже Брюссон свободен!
Скюдери, у которой слезы потоком хлынули из глаз при этих словах, хотела броситься к ногам короля, но он удержал ее:
– Полно, полно! Вам по праву следовало бы быть парламентским адвокатом и защищать мои собственные дела, потому что, клянусь святым Дионисием, вашему красноречию никто не может противостоять. Впрочем, – прибавил он серьезнее, – если защищать кого-нибудь берется сама добродетель, то мудрено ли, что обвиняемый останется прав не только перед chambre ardente, но и перед всяким судом на свете.
Скюдери не знала, как выразить свою благодарность, но король прервал ее, сказав, что дома ожидает ее еще более горячая благодарность, обращенная к ней самой, потому что в эту минуту счастливый Оливье, без сомнения, уже обнимает свою Мадлен.
– Бонтан, – прибавил король, – выдаст вам тысячу луидоров, которые вы передадите от моего имени Мадлен в приданое. Пусть она выходит замуж за своего Оливье, который, по правде сказать, вряд ли заслуживает такого счастья, а затем они оба должны оставить Париж. Такова моя воля.
Мартиньер и Батист с радостными лицами встретили Скюдери на пороге дома, крича наперебой:
– Он здесь! Он свободен! В каком они оба восторге!
Счастливые любовники бросились к ногам своей благодетельницы.
– О, я знала! Знала, что вы спасете моего мужа! – восклицала Мадлен.
– Только вера в вас, мою вторую мать, и поддерживала меня! – подхватил Оливье, и оба принялись целовать руки Скюдери, покрывая их потоками горячих слез.
Затем они снова кинулись друг другу в объятия, говоря, что блаженство этой минуты заставило их забыть все прошедшие горести, и обещая не разлучаться до самой смерти. Через несколько дней состоялась свадьба Оливье и Мадлен. Оливье и без королевского приказания решил покинуть Париж, где все слишком живо напоминало ему о страшном прошлом и где какой-нибудь случай, внезапно открыв истинную историю этого дела, мог бы навсегда омрачить неприятными воспоминаниями светлое небо их счастья.
Сразу после свадьбы молодые супруги, напутствуемые благословениями Скюдери, отправились в Женеву. Жизнь их там потекла в довольстве и счастье благодаря приданому Мадлен, искусству Оливье и их скромным потребностям. Тщетные надежды отца Оливье, которые свели его в могилу, исполнились для сына вполне.
Спустя год после отъезда Брюссона появилось публичное объявление, подписанное Гарло де Шовалоном, архиепископом парижским, и парламентским адвокатом Пьером Арно д’Андильи, гласившее, что один раскаявшийся грешник под тайной исповеди передал церкви добытые грабежом золотые и бриллиантовые украшения. Лица, у которых тем или иным образом в конце 1680 года были похищены драгоценные вещи, приглашались к д’Андильи с ясным описанием украденных вещей. Доказав право собственности, они могли получить драгоценности обратно. Многие, которые в описи Кардильяка значились как оглушенные ударом кулака, воспользовались этим объявлением и, явившись к д’Андильи, получили обратно свои бриллианты. Остальное было приобщено к сокровищнице церкви Сент-Эсташа.
Счастье игрока
Летом 18.. года Пирмонтские воды были оживлены более чем когда бы то ни было. Наплыв богатых и знатных иностранцев увеличивался с каждым днем, к неописуемой радости спекулянтов. Антрепренеры игры в фараон нарочно рассыпали перед глазами публики свое блестящее золото, действуя как опытные охотники и надеясь, что приманка сделает свое дело – привлечет благородную дичь.
Кто не знает, что во время сезона на водах, когда каждый выбирается из русла обыденной жизни и умышленно предается праздности, игра чрезвычайно влечет к себе. Здесь нередко можно было увидеть людей, которые никогда не брали в руки карт, но здесь становились страстными игроками. В высших кругах проигрывать что-нибудь каждый день даже считалось признаком хорошего тона.
Ни всеобщая страсть к игре, ни забота о хорошем тоне не оказывали, по-видимому, ни малейшего влияния на одного молодого немецкого барона, которого мы назовем Зигфридом. Когда вся публика теснилась у игорных столов и ему ни с кем не удавалось поговорить о чем-нибудь занимательном, он совершал уединенные прогулки или запирался в своей комнате, где занимался чтением или писал что-нибудь сам. Зигфрид был молод, независим, богат, общителен, хорош собой и обладал самым приятным характером. Одним словом, благосклонность женщин ему была обеспечена. Но, помимо этого, ему во всех его начинаниях покровительствовала счастливая звезда. Любовные интриги, в которые он беспрестанно впутывался, всегда сходили ему с рук. Будь на его месте кто-нибудь другой, вряд ли ему удалось бы выйти сухим из воды.
Если в кругу знакомых барона заходил разговор о его необыкновенном везении, то в пример обычно приводилась история с часами. Когда Зигфрид еще состоял под опекой, в одном из своих путешествий он оказался в такой нужде, что для того, чтобы выехать из города, ему пришлось продать дорогие часы, украшенные бриллиантами. Часы, конечно, ушли бы за бесценок, но, к счастью, в той же гостинице, где жил Зигфрид, остановился какой-то молодой князь, желавший купить именно такую дорогую безделушку. Таким образом юноша получил за свою вещь настоящую цену.
С тех пор минул год, и Зигфрид, достигнув совершеннолетия, стал самостоятельно распоряжаться своим имуществом. Однажды в газетах он прочел, что в лотерею разыгрываются дорогие часы. Молодой человек купил билет, стоивший какую-то незначительную сумму, и выиграл свои собственные часы. Вскоре он выменял их на дорогой перстень, а затем поступил на службу к князю фон Г***. Через год, когда Зигфрид пожелал оставить это место, князь в знак милости послал ему бриллиантовые часы с тяжелой золотой цепью, в которых молодой человек узнал свои собственные!
С этой истории разговор обычно переходил на странную решимость Зигфрида никогда не касаться карт, хотя он с его неизменным везением мог иметь к ним вполне оправданное влечение. Все сходились на том, что барон при всех его блестящих качествах одержим скупостью и как огня боится риска. Надо, однако, заметить, что своим поведением Зигфрид не давал ни малейшего повода к подобному заключению. Но так как обыватели любят найти пятно в репутации сколько-нибудь отличающегося от других человека, то и предположение о скупости Зигфрида пошло в массы, несмотря на всю свою неправдоподобность.
