Жорж Сименон - Лунный удар
«Я хотел бы рассказать вам об этой истории с Аделью».
«В другой раз. Сейчас ложитесь спать».
И, оглядев его с одинаковым холодным пренебрежением, комиссар и губернатор удалились. А Тимар уснул.
У него был жар и нестерпимо болела голова.
А теперь он на пароходе. И, собственно говоря, не помнит, как сюда попал.
Два раза к нему заходил комиссар. Тимар спросил, не может ли он повидаться с Аделью».
«Не надо».
«Что она говорит?»
«Ничего не говорит».
«А доктор? Он, кажется, уверяет, что я лишился рассудка?»
Такие разговоры раздражали Тимара. Он прекрасно понимал, что похож на душевнобольного, но сам ощущал себя в твердом уме. Он гримасничал, как сумасшедший, у него были жесты сумасшедшего. Иногда даже в его голове теснили одна другую мысли, непонятные ему самому.
— Этого не может быть.
Нет! Тимар в этом уверен. Доказательством тому его спокойствие. Он без всякой посторонней помощи собрал свои вещи. Даже заметил, что не хватало белых костюмов, и заявил об этом, так как знал, что на борту до Тенерифа все одеваются в белое.
Очутившись на молу один, в обществе носильщиков, в семь утра, он ухмыльнулся, взглянул на красную дорогу, окаймленную кокосовыми пальмами, которые четко выделялись на фоне неба, и воскликнул:
— Этого не может быть!
Но нет! Это было. Очевидно, он все же не в себе.
Тимар понимал свое состояние. Понимал и то, что оно временное. Поэтому и ничего не стыдился.
Он занял свое место в шлюпке и вдруг, обхватив голову руками, прошептал:
— Адель!
Тимар стиснул зубы. Сквозь пальцы, приложенные к глазам, он видел улыбающихся негров. Море было спокойно.
Конец всему! Теперь берега Африки были уже не видны.
К нему подошел бармен:
— Звали?
— Стакан оранжада.
Они обменялись короткими взглядами, и Тимар почувствовал, что бармен тоже принимает его за сумасшедшего. Должно быть, на пароходе все были предупреждены.
— Этого не может быть!
Какой-то поезд.. Что за поезд? Ах да, поезд, уходящий из Ла-Рошели, и сестра машет ему платком…
Тимар сидел в плетеном кресле, полностью уйдя в свои думы. Одеться пришлось в черное. Пропавшую колониальную одежду так и не нашли. В душе ему даже доставляло удовольствие, что он отличается от других пассажиров. На борту было много офицеров, слишком много офицеров.
— Слишком много галунов, — ворчал он.
И слишком много чиновников. И детей, бегающих по палубе.
Что это ему напоминало? Ах да, Адель! Она тоже всегда была в черном. Только у нее не было детей. А негритянка!
Он все прекрасно помнил. Все. Он был хитрее, чем они думали. Они хотели осудить отца молодой негритянки. Тимар спас его, а за это они все вместе принялись его бить.
Да, это был сговор! Все были в сговоре. И губернатор, и прокурор, и лесорубы. Понятно, ведь все они спали с Аделью.
Пассажиры в белых костюмах, чтобы убить время, по десять, по сто раз ходили взад и вперед по палубе.
— Убить! Этого быть не может.
И вдруг Тимар перестал думать. Вернее, мысли перестали так быстро сменяться в его мозгу. Что-то оставалось непонятным. Тимар представил себя в черном костюме, с шлемом на голове: он сидит за столиком пароходного бара. Он возвращается во Францию!
Должно быть, его били по голове. Он мог потерять разум. Его даже считали безумным. Но это ненадолго. Он это чувствовал. Так ясно чувствовал, что даже оттягивал момент полного выздоровления, чтобы пока всерьез ни о чем не думать. Это был ловкий трюк. Иногда он размышлял вслух. Перед его полузакрытыми глазами возникали искаженные, как во сне, образы.
Темнело. Люди за соседним столиком, по-видимому чиновники, играли в белот и пили перно. Совсем как в Либревиле. У Адели Жозеф научился играть в белот.
Это совсем нетрудно.
Однажды вечером… Да, это было на несколько недель позже, незадолго до приезда на концессию… На моторной лодке… У него был приступ… Он отбивался… Кого-то бил… Его уложили в постель…
Адель. Она лежала рядом с ним. Они следили друг за другом. Каждый притворялся, что спит, но заснул по-настоящему один Тимар, а она воспользовалась этим, чтобы улизнуть. Когда он проснулся, Адели и след простыл.
Молодая негритянка оказалась невинной!
— Этого не может быть!
Мимо проходили люди, среди них — молодой лейтенант, не снимавший шлема, хотя солнце уже село. Какой-то капитан, игравший в белот, бросил ему:
— Боитесь лунного удара?
Тимар мгновенно повернулся. Он уже когда-то слышал это выражение, когда спал или когда метался в бреду. И сейчас слова эти были произнесены точно с такой же иронией. Тимар бросил на капитана воинственный взгляд, как если бы собирался потребовать объяснения или извинения.
Присутствующие о чем-то быстро вполголоса посовещались. Игроки встали.
— Пошли одеваться?
И Тимар проводил их недоверчивым взглядом.
Обедая один за столиком, он был очень спокоен.
Время от времени пассажиры оглядывали его с нескрываемой жалостью и любопытством. Тогда он ухмылялся и нарочно произносил себе под нос обрывки фраз.
Какую-то девушку это очень забавляло, а Тимара, в свою очередь, забавляло то, как она подносила ко рту салфетку, чтобы скрыть душивший ее смех.
Но это не имело никакого значения. Как морские приливы и отливы. В точно определенный час море отступает, даже если оно кажется разъяренным.
Образы становились все менее расплывчатыми, менее путаными. Так было днем. А ночью он все еще вскрикивал, усевшись в постели, мокрый от пота, дрожа, ощупью искал Адель.
Нет, совсем не так! За окном чернела ночь. Адели не было рядом с ним. Впрочем, она была, но он не мог ее коснуться, сжать в объятиях.
Кроме того, в его постели лежала молодая негритянка, покорная и безропотная. Он должен был все уладить, принять какое-то решение, быть может, уехать с Аделью далеко, очень далеко…
Но хватит об этом. Довольно Африки. Довольно Габона. Никаких стволов окуме. Пусть их отдадут неграм, а с остальным Константинеско разберется сам.
В этом чередовании мрака и света только Адель не потеряла значения. Адель, лежавшая на влажной постели. Потом он прислушивался, когда она была в нижнем этаже. Там, подметая пол, расхаживал бой, а она, сидя в баре, подводила счета…
Его разбудил судовой врач, глупый молодой человек, считавший необходимым разыгрывать комедию:
— Я слышал, мы из одних мест. Тогда…
— Откуда вы?
— Из Ла-Паллис.
— Я не оттуда.
Что ж, от Ла-Рошели до Ла-Паллис — три километра.
Но все-таки три километра. Не считая того, что у врача было лицо идиота и глаза навыкате. Ему нужно узнать, каково состояние Тимара. Ну что ж, Тимар вел себя спокойно.
