Эллери Квинн - Заглянуть вперед
— Надеюсь, вы понимаете, что это не значит просто нажать кнопку и снять со шкалы показания? — сказал Андерсон и криво усмехнулся.
Наверное, то же самое он когда-нибудь говорил и Лауре, подумал Макс, поэтому она и повторила сегодня эту фразу почти дословно.
У Андерсона был свежий цвет лица, большие голубые глаза, светлые, вьющиеся волосы. Ему, должно быть, было уже за тридцать, но выглядел он моложе. Макс сразу проникся к нему симпатией.
— Я знаю, что это очень сложно, — сказал он, нащупывая в кармане кость. — И, наверное, очень дорого. Но я готов заплатить сколько потребуется. Мне нужно определить возраст вот этого.
Он передал кость Андерсону. Тот рассматривал ее некоторое время.
— Человеческая? — спросил он наконец.
Макс кивнул.
— Откуда она?
— Ее нашли у одного из моих пациентов. Нам необходимо установить его личность, и эта кость — наша единственная зацепка, — объяснил Макс. Ему вдруг пришло в голову, что это не совсем так. Надо заполучить еще и нож, подумал он.
— Понятно. Я должен предупредить вас еще вот о чем: предметы очень древнего или совсем недавнего происхождения поддаются датировке с большим трудом. Но, я полагаю, у вас есть особые причины считать эту кость не совсем обычной?
Он внимательно посмотрел на Макса.
— Не исключено, что наш пациент — филолог, — сказал Макс. — В таком случае, эта кость может оказаться археологической находкой, которую он подобрал где-нибудь на раскопках. Иначе трудно объяснить, откуда она у него.
— Вполне возможно, — кивнул Андерсон и встал. — Во всяком случае, я могу вам сразу сказать, стоит ли пробовать вообще. Вы, наверное, знаете, что С-14, выпадающий в процессе ядерных испытаний, сводит на нет метод радиоуглеродной датировки, который состоит в измерении уровня распада природного С-14. Если объект заражен, приборы дают ложные показания, и его возраст оказывается незначительным. Подождите немного, я проверю ее уровень. Может, не стоит и пробовать.
Он вышел в одну из дверей, ведущих в глубь здания, и закрыл ее за собой. Макс услышал неясные голоса, бессвязные отрывки разговора. Он откинулся в кресле и осмотрелся; рука болела, не переставая.
Комната была маленькая, но уютная, со светлыми стенами, сплошь заставленными полками, на которых стояли книги и археологические сувениры. На столе в углу он увидел целую кипу оттисков из какого-то научного журнала — видимо, Андерсон раскладывал их по конвертам, собираясь отправлять куда-то.
Собственно говоря, что он, Макс, здесь делает? История, которую он так легко сочинил для Андерсона, не в силах ничего объяснить ему самому. Не исключено, что он идет по ложному, идиотски ложному следу. В конце концов, он и сам не мог бы толком объяснить, что это за след.
Дверь открылась, и вошел Андерсон, лицо его было нахмурено.
— Давно вы носите эту кость с собой? — спросил он.
— Только сегодня с утра. А что?
— Да то, что она заражена! — Андерсон упал в кресло.
— О датировке не может быть и речи. Не знаю, где она побывала, но излучает она так сильно, будто ее только вынесли из э-э… из зоны ядерных испытаний, или чего-нибудь в этом роде.
Он провел рукой по лицу.
— Не знаю, насколько она опасна, но я бы на вашем месте поостерегся. О, конечно, вы ведь врач, да? Значит, вам известно, чем вы рискуете.
Макс задумчиво кивнул.
— Понятно. Что вы с ней сделали?
— Оставил ее там в конверте из свинцовой фольги. Если хотите ее забрать, возьмите вместе с конвертом, но, я думаю, будет безопаснее и для вас, и для окружающих, если вы позволите мне запрятать ее куда-нибудь подальше и поглубже.
— Я хотел бы ее забрать, — сказал Макс. — Она может оказаться важной для нас.
— Вам виднее, — пожал плечами Андерсон и повернулся отдать распоряжение кому-то в соседней комнате.
Выйдя от Андерсона, он в глубокой задумчивости пошел наугад вдоль по улице. Его не удивило, что кость оказалась радиоактивной: этого следовало ожидать, раз был заражен сам Смиффершон. Но решительный отказ Андерсона определить ее возраст раздосадовал Макса. Он мог бы и сам сообразить, что такой исход наиболее вероятен, но выпустил его из виду.
Раздосадовал? Он спохватился, поняв, что покривил душой, и, чтобы не лгать самому себе, добавил: да, но и обрадовал тоже.
Ибо, какой бы ни была истина, к которой он стремился, он был уверен в одном.
Он боится ее.
Он почувствовал необходимость разобраться в этой путанице ему самому лишь наполовину понятных мыслей. Увидев, что проходит мимо какого-то кафе, Макс зашел, заказал чашку кофе, и, пока кофе остывал перед ним на столе, попробовал перечислить на бумажной салфетке все факты, сливавшиеся в то неуловимое нечто, которое, он чувствовал, сплетается вокруг него.
Ночью, неизвестно откуда, является бродяга. У него гетерохилия. Он попадает к почти единственному в Лондоне врачу, который может поставить правильный диагноз и спасти ему жизнь.
Во сне, еще до прихода бродяги, появляется кость человеческого пальца. У бродяги в руке тоже кость человеческого пальца. Человек, которому снятся эти кошмары, теряет тот же палец на той же руке.
Гетерохилию считают следствием радиоактивного облучения развивающегося эмбриона. Когда этот человек находился в утробе матери, плотность радиоактивного излучения на поверхности Земли не превышала естественного уровня: в двадцатые годы никаких радиоактивных осадков не было.
Больному гетерохилией противопоказаны все жиры. Употребление их в пищу равнозначно самоубийству. Кто-то должен был знать об этом, он помог бродяге дожить до неправдоподобного возраста.
Он заражен радиацией. После целой недели пребывания в больнице он засвечивает рентгеновские пластинки. Заражение радиоактивной пылью тут ни при чем — радиоактивен весь организм: кости, мышцы, внутренние органы. Щитовидная железа на снимке ярко-белая — радиоактивный йод. Мозг сияет — похоже, радиоактивный фосфор. Кости тоже — радиоактивный стронций.
Но он живет, разговаривает. И, по мнению специалистов, разговаривает на языке, в который через несколько веков, «в условиях неиндустриального общества», мог бы превратиться современный английский язык.
Лицо бродяги — это лицо человека, который там, во сне, держит маленькую кость.
Он задумался, стоит ли заносить в список и этот факт: он легко мог оказаться результатом обычной накладки образов в подсознании. Но что-то подталкивало его изнутри, говорило, что это не так.
Потом он выпрямился, перечитал написанное и понял, что ни на шаг не продвинулся вперед. Если бы он мог довериться кому-нибудь, лучше всего Диане! Но она так болезненно переживала смерть Джимми, что он ни за что не отважился бы рассказать ей еще и о том, что происходит с ним.
