Дороти Девис - Тень предателя
— Нет, сэр. Он меня об этом не спрашивал.
Херринг был вне себя от бешенства. Ему трудно было поверить, что Болардо говорит правду. Нельзя же быть таким дураком. Но если он притворяется, то это так не делают. Может, доктор тоже туповат. Придется мириться с этим, если хочешь хоть чего-то добиться.
— Ладно, мистер Болардо. В следующий раз, как услышите о нем, узнайте его имя, ладно? И сообщите нам.
Дождавшись напарника, Херринг отправился в участок. Редмонд уже ушел, вместо него остался лейтенант Маркс. Херринг сообщил ему свои печальные новости.
— Что это может значить, лейтенант? — спросил он. Херринг хотел, чтобы кто-то развеял его сомнения. А они были, и не без основания.
— Наверное, машина в розыске, — сказал Маркс. — Мы, возможно, так и не найдем ее.
— А доктора?
— Он позвонил сторожу вечером, в часы ужина?
— Так сказал мне старик Фред.
Маркс покачал головой.
— Зачем? Зачем рисковать? Почему не подождать? Может, он хотел что-то выведать у сторожа?
— Нет, сэр. Я спросил у сторожа, сказал ли он ему, что его разыскивает полиция. Болардо ответил: нет, мол, не сказал, потому что тот не спрашивал.
Марко посмотрел на листки бумаги в своих руках — продиктованное им по телефону описание внешности человека, которого Анна Руссо могла видеть, но плохо запомнила, а Мазер дополнил. Один мужчина был плотен и коренаст, другой — худой: это не мог быть один и тот же человек. Но было в них что-то общее, а вот что, он не мог вспомнить.
Херринг подал ему запись того, что говорил Фред Болардо. Маркс сначала пробежал ее глазами, а потом зачитал вслух: — «Он был чертовски осторожен, когда говорил, иногда произносил слова так, будто он иностранец». Маркс, посмотрев на Херринга, вспомнил последние слова Мазера о человеке, напоминавшем ему дипломата, и громко спросил: — Русский?
— Доктор? В этом квартале, лейтенант?
— Мы знаем только от Болардо, что он звонил ему из местного автомата, — напомнил Маркс.
— Я знаю, — с сомнением произнес Херринг. — Не знаю почему, но мне кажется, что он порториканец.
— Почему? Это очень интересно, но почему? — Маркс пытался разговорить Херринга.
Тот на мгновение задумался.
— Машина, вот что. Знаете, в Гарлеме у очень немногих врачей есть «кадиллаки». — Он нервно зашагал по кабинету, затем остановился и провел рукой по краю стола начальника, а затем вытер запачканную пылью руку о брюки. — Меня мучает какая-то мысль, но я никак не могу ухватиться за нее.
— Я тоже, — сказал Маркс. Он встал и поставил на место папку с делом Болардо. — Она придет тебе в голову ночью. Попридержи ее до утра, хорошо?
Херринг широко улыбнулся.
— Единственная зацепка, которая ведет нас к нему, это носовой платок, а опознать его так же трудно, как детский подгузник на веревке.
— Я уже думал об этом, — сказал Херринг. — Платок стиран в прачечной, разве не таково заключение лаборатории, не так ли? Больницы, например, не отправляют носовые платки в общую стирку, босс.
— Но там ими даже не пользуются, — возразил Маркс.
— Именно это я и имею в виду. Мы живем в век одноразовых предметов санитарии. Лишь в старомодных кругах пользуются носовыми платками. Возможно, даже в иностранных, например, миссиях, или пожилые люди в различных санаториях? Именно в таких местах зарабатывают свои несколько баксов доктора-иностранцы, приглашаемые по вызову.
— И хирурги тоже, — добавил Маркс.
— Да, и эти тоже, — согласился Херринг.
Маркс чувствовал, что устал. К тому же у него кончались сигареты. Ему казалось, что его легкие полны воздуха, отравленного смертоносным ядом.
— Что ж, это предположение столь же убедительно, как и все остальные. Положи отчет в исходящие документы, чтобы утром их зарегистрировали.
Херринг вышел печатать отчет. Он попытался обуздать свою фантазию и умерил надежды на победу. Печатание на машинке немного успокоило его.
Перерро, закончивший дежурство, уходя, вдруг остановился, а когда Херринг поднял голову, на полном серьезе сказал: — Не знал, Уолли, что ты умеешь играть на пианино.
— Иди, иди, парень. Я сочиняю симфонию для двух пальцев, — ответил Херринг, застучав на машинке.
Глава 16
Маркс, полный решимости как можно скорее разузнать о Мазере все, что только возможно, отправился утром в университет, в канцелярию ректора, чтобы ознакомиться с досье. Чтобы его запрос показался рутинным делом, он попросил также дать ему документы Роберта Стейнберга и Анны Руссо.
Секретарь провела его в небольшую комнату рядом с кабинетом ректора и, заверив его, что здесь ему будет вполне удобно подождать, когда принесут документы, закрыла дверь. В комнатке было три стула с прямыми спинками и стол со старой подшивкой журнала «Образование». Тут пахло карандашным грифелем, на стене висела одинокая картина — старинная гравюра тогда еще нового университета. В комнате не было окон. Воздух в нее поступал из решетки в потолке. Маркс прикинул, можно ли в нее пролезть человеку, ибо людям, страдающим клаустрофобией, здесь не выжить. Маркс встал и открыл дверь, затем поставил свой стул так, чтобы видеть стол, за которым работала секретарь.
Эта миловидная девушка, сидевшая очень прямо за пишущей машинкой, то и дело вертела головой то вправо, то влево, высоко держа подбородок. Она не подозревала, что за нею наблюдают, а сама, кажется, не видела ничего странного в своих жестах и движениях. Время от времени она касалась пальцами небольшой припухлости под круглым подбородком и массировала ее. Маркс улыбнулся, внезапно догадавшись, что страх двойного подбородка заставляет бедняжку терпеть эти неудобства.
Наконец появился курьер с папкой в руках и положил ее перед секретарем на стол. Та велела ему отнести папку в комнату, где томился в ожидании детектив Маркс. Это было личное дело Анны Руссо.
Вскоре Маркс полностью погрузился в изучение биографии и послужного списка Анны Руссо. Дочь редактора газеты, издаваемой в Нью-Йорке на итальянском языке, она в пятнадцать лет окончила школу, а в восемнадцать — колледж. Перечень ее наград был столь огромен, что приводил в почтительное изумление. Маркс был рад, что познакомился с ней до того, как узнал о ее наградах. О них, пожалуй, никто из ее коллег и не подозревает из-за редчайшей скромности этой девушки. Он тут же подумал, как в одной семье могут сосуществовать чрезвычайно разные люди. Что заставило Анну Руссо, дочь человека, посвятившего себя литературе, пойти в серьезную науку? Как относится к этому ее отец? Не качнется ли маятник в обратную сторону в третьем поколении этой семьи? Чего бы пожелала Анна для своих детей? А чего бы хотел он для своих, если предположить, что они у него будут? Только не изучение права. Он ошибся, пойдя по стопам отца, человека по духу куда более сильного, чем он, с иронией думал Маркс…
