Жорж Сименон - Негритянский квартал
— Пюш! — Он узнал голос Вероники. Она стояла на углу темной улицы с каким-то мужчиной в белом, которого он издалека не мог разглядеть.
— Это я, Дюпюш, — сказал Эжен, старший и более симпатичный из братьев Монти. — Мне нужно поговорить с тобой. Ника сказала, ты вот-вот придешь.
— Поднимешься к нам?
— Давай лучше пройдемся.
— Мне идти домой, Пюш? — спросила Вероника.
Впрочем, ответ был ей заранее известен.
— Да. Иди спать.
Когда она ушла, Монти положил руку на плечо Дюпюшу и улыбнулся. Он настойчиво подчеркивал свое дружелюбие.
— Мне надо с тобой серьезно поговорить с тобой, Дюпюш. Твоя жена приехала от тебя сама не своя. Что ты ей наговорил?
Они медленно шли в сторону пляжа, где шуршала листва кокосовых пальм. Такси, набитые туристами, катили со стороны порта бесконечной вереницей.
Х
Неторопливо шагая, Эжен Монти говорил. Говорил медленно, с длинными паузами и очень мягко.
— Подумай хорошенько, Джо. Я только что видел твою жену… Я близкий друг Кристиана, но считаю своим долгом сказать, что, если ты захочешь…
Они осторожно и бесшумно ступали по траве. Вокруг было торжественно и тихо, как в соборе, кокосовые пальмы, словно колонны, уходили ввысь. Порой они натыкались во тьме на неподвижных, как старухи перед исповедальней, людей и слышали их дыхание.
— Не могу утверждать, что Жермена еще любит тебя, но все же она скорее останется с тобой, чем…
Чем, например, увидит Дюпюша застрелившимся?
Правда, этого было бы вполне достаточно. Значит, если он потребует от нее возвращения, напомнит о своих супружеских правах…
— Я думаю, тогда Че-Че, чтобы избежать осложнений, поможет вам обоим вернуться в Европу.
Они подошли к морю, оно было так спокойно, что в нескольких шагах его было даже слышно.
— Что же ты решил, Дюпюш?
— Пусть она выходит за Кристиана, — отчеканил Дюпюш.
Он начинал понимать правду или то, что казалось ему правдой. Его боялись, боялись скандала. К нему подослали Монти, чтобы выведать его намерения, и сейчас все сидят у Жефа и ждут, какие известия принесет Эжен.
— Ты собираешься продолжать, Джо?
— Что продолжать?
— Пить чичу. Я хочу рассказать тебе одну историю, которая, может быть, удержит тебя, и ты увидишь, Коломбани совсем не то, что ты думаешь. Ты знаешь господина Филиппа. Так вот, когда он был еще богат и занимал положение, он, как и каждый год, поехал однажды отдыхать в Европу. Там он встретил молодую женщину, женился на ней и привез ее сюда. Он построил для нее чудесную виллу, лучшую в посольском квартале…
Дюпюш недоверчиво слушал.
— А через полгода жена умерла от брюшного тифа.
Смерть жены погубила и господина Филиппа. Он считал себя виновником ее смерти, и напрасно ему толковали, что брюшной тиф можно подцепить и во Франции. Он стал пить чичу. Работу в компании «Френч-Лайн» бросил и так нелепо поместил свои деньги, что через три года оказался без гроша. И что же? Че-Че взял его к себе только потому, что в свое время господин Филипп оказал ему какую-то пустяковую услугу. Он считается директором отеля тоже по распоряжению Че-Че, чтобы не оскорблять его самолюбия. И Че-Че притворяется, будто не знает, что Филипп пьет чичу.
Было темно, и Эжен не мог видеть улыбки, искривившей губы Дюпюша. Не так давно тот терпеть не мог г-на Филиппа, теперь же почувствовал, как близки они друг другу. Теперь Дюпюш понимал его. Он знал, почему у г-на Филиппа всегда такой отсутствующий взгляд, почему он проводит большую часть дня у себя в комнате, якобы отдыхая.
И главное, он понял причину этого равнодушия ко всему на свете. Г-н Филипп жил в себе. Ему было достаточно себя. Здороваясь, он протягивал руку, которая была вялой именно потому, что г-н Филипп презрительно сторонился жизни.
Быть может, он презирал Че-Че? Не исключено. Вот так же и Дюпюш мог сейчас повернуться и уйти, даже не попрощавшись с Эженом.
Почему эти люди так стремятся проявить к нему жалость? Почему Монти сказал, что на Жермене лица не было, когда она вернулась? Почему? Чем они руководствовались?
— Если ты непременно хочешь остаться с Вероникой, переезжай куда-нибудь. В Аргентину, Бразилию, Мексику…
— А платить будет Че-Че… — вставил Дюпюш таким безразличным тоном, что Эжен покраснел.
Сколько человек старается устроить семейное счастье Кристиана? Пять? Десять? Все племя? Да, все племя растревожилось, а ведь Дюпюш не покушался ни на чье спокойствие.
— Пойду спать! — сказал он наконец.
Он повернулся и зашагал домой, не подав Эжену руки. Высокая фигура в полотняном костюме еще долго белела в тени кокосовых пальм.
Почему они так медлили? Прошло еще три месяца, а к Дюпюшу никто не приходил, никто его не просил подписать необходимые для развода бумаги. Каждый вечер, возвращаясь с работы, он осведомлялся у Вероники:
— Они не приходили?
Они — это вся банда, все, кто копошится вокруг будущей четы. Но они не приходили! Они даже перестали появляться в Колоне. Время от времени Дюпюш встречал Жефа, который немедленно принимал презрительный вид. Сутенеры тоже перестали здороваться с ним.
Одна Лили осмеливалась кивнуть издали.
Однажды, работая на разгрузке парохода компании «Грейс-Лайн», Дюпюш вдруг почувствовал такую слабость, что едва успел подозвать одного из товарищей и его оттащили в тень, как у него начались колики и рвота.
Из медпункта его переправили в городскую больницу Панамы.
Вокруг него суетились врачи и медицинские сестры.
Он был почти без сознания и все время спрашивал, сообщили ли Веронике, но адреса ее назвать не мог.
Очевидно, положение его было очень серьезным; сестры и врачи вели себя крайне предупредительно и ходили вокруг на цыпочках.
Брюшной тиф, от которого умерла жена г-на Филиппа? Скорее, острое заболевание печени, потому что лечили его массивными дозами адреналина.
Он почти непрерывно спал и все-таки чувствовал себя бесконечно усталым. Просыпаясь, глядел на полоски света, пробивающиеся сквозь жалюзи. Постепенно они превращались в странные человеческие фигурки, и это забавляло его.
Однажды он увидел у своего изголовья братьев Монти. Они принесли корзину фруктов, привезенных из Европы, но есть их Дюпюшу не разрешили.
— Ну, как ты тут, старина?
Дюпюш был так слаб и вымотан, что принял Эжена за Фернана. На следующий день Эжен пришел опять, с ним Жермена. Дюпюш увидел, как она нервно комкает носовой платок. Жермена долго сидела у постели Дюпюша и смотрела на него.
— Ты очень страдаешь, Джо?
Он отрицательно покачал головой, и не солгал. Он не страдал — быть может, потому, что ему делали два обезболивающих укола в сутки. Но его мучили усталость, сонливость и зыбкие» расплывчатые видения.
