Морис Леблан - Необычайные приключения Арсена Люпена
— Слово! Получилось слово! — с изумлением закричал я.
— Продолжайте, друг мой.
Я продолжил, и следующие буквы сложились в другие слова, которые я по мере продвижения вперед отделял одно от другого. К величайшему моему удивлению, на бумаге сложилась целая фраза.
— Закончили? — осведомился Люпен.
— Закончил. Между прочим, тут не все в порядке с орфографией.
— Не обращайте внимания. Читайте не спеша.
И я прочел незавершенную фразу. Привожу ее здесь в том виде, в каком записал.
«Залог успэха с том, чтобы избегать опастности и нападенний, с огромной осторожностью противостаять вражеским силам и…»
Меня разобрал смех.
— Ну и ну! Вот нас и просветили! Согласитесь, Люпен, что не так уж много почерпнули мы из этих мудрых советов, сочиненных какой-нибудь кухаркой.
Храня презрительное молчание, Люпен встал и схватил листок.
Позже я вспомнил, что в тот самый миг случайно скользнул взглядом по стенным часам. На них было восемнадцать минут шестого.
Тем временем Люпен стоял с листком в руках, и на его таком еще юном лице я, к своей радости, заметил ту мгновенную смену выражений, которая вводила в обман самых изощренных наблюдателей: в подвижности черт была его главная, самая надежная защита. По каким приметам прикажете узнавать лицо, которое умеет маскироваться даже без помощи грима, причем каждое мимолетное выражение его кажется самым естественным, обычным? Да, по каким? Ну, одну неизменную примету я все же знал: две морщинки, крест-накрест пересекавшие лоб в минуты усиленной работы мысли. Вот и теперь я отчетливо увидел этот крошечный предательский крестик.
— Детские забавы! — прошептал Люпен, отложив бумагу.
Часы пробили половину шестого.
— Как! — воскликнул я. — Вы нашли разгадку? За двенадцать минут?
Он прошелся по комнате — вправо, потом влево, раскурил папиросу и сказал:
— Будьте любезны, позвоните барону Репстейну и предупредите, что в десять вечера я буду у него.
— Барону Репстейну? — переспросил я. — Мужу знаменитой баронессы?
— Да.
— Вы не шутите?
— Какие там шутки!
Совершенно сбитый с толку, не в силах ему противиться, я открыл телефонный справочник и снял трубку. Но тут Люпен, по-прежнему не отводя глаз от листа бумаги, который он вновь взял со стола, остановил меня властным движением руки:
— Нет, погодите… Предупреждать его не стоит. У нас есть более срочное дело. Странная история! Она меня крайне интересует… Почему, скажите на милость, эта фраза не кончена? Почему эта фраза… — Он поспешно схватил трость и шляпу. — Пойдемте. Если я не ошибаюсь, здесь требуется быстрое решение, я полагаю, что не ошибаюсь.
— Вам что-нибудь известно?
— Покамест ничего.
На лестнице он взял меня под руку и добавил:
— Я знаю то же, что и все. Барон Репстейн, финансист и спортсмен — его лошадь Этна выиграла в этом году дерби в Эпсоме, — так вот, барон Репстейн стал жертвой собственной жены: эта дама, славившаяся дивными белокурыми волосами, роскошными туалетами и расточительностью, две недели назад сбежала, прихватив сумму в три миллиона, похищенную у мужа, и целую коллекцию бриллиантов, жемчуга и прочих драгоценностей, доверенную ей принцессой де Берни, которая собиралась их продавать. Вот уже две недели за баронессой идет погоня во Франции и по всей Европе. Выйти на ее след легко: она швыряет золото и драгоценности направо и налево. То и дело преследователям кажется, что они ее настигли. Не далее как позавчера представитель нашей полиции, неподражаемый Ганимар, задержал в Бельгии, с большом отеле, некую путешественницу, против которой имелись самые неопровержимые улики. Когда навели справки, оказалось, что это известная дама полусвета Нелли Дарбель. Баронесса же неуловима. Со своей стороны, барон Репстейн посулил награду в сто тысяч франков тому, кто найдет его жену. Деньги хранятся у нотариуса. Кроме того, чтобы возместить принцессе де Берни ее потери, он только что продал одновременно скаковые конюшни, особняк на бульваре Осман и замок в Роканкуре.
— И деньги, вырученные от этой продажи, тут же от него уйдут. Завтра, если верить газетам, принцесса де Берни их получит. Не понимаю одного: какое отношение имеет вся история, которую вы так прекрасно резюмировали, к таинственным сигналам?
Люпен не удостоил меня ответом.
Мы прошли метров сто пятьдесят — двести по улице, на которой я жил, как вдруг он свернул с тротуара и принялся осматривать доходный дом, судя по всему построенный довольно давно и густонаселенный.
— По моим расчетам, — сказал Люпен, — сигналы исходили отсюда, скорее всего, из того окна — оно и сейчас отворено.
— На четвертом этаже?
— Да.
Он подошел к привратнице и спросил:
— Скажите, кто-нибудь из ваших жильцов имеет отношение к барону Репстейну?
— Еще бы! Разумеется! — воскликнула добродушная женщина. — У нас живет славный господин Лаверну, секретарь и управляющий барона. Я у него веду хозяйство.
— Можно его повидать?
— Повидать? Он, бедняга, тяжело болен.
— Болен?
— Вот уже две недели. После происшествия с баронессой… На другой день он пришел домой в жару и слег.
— Но он встает!
— Почем мне знать!
— Неужто не знаете?
— Да нет, доктор велел никого к нему не пускать. Он забрал у меня ключ.
— Кто забрал?
— Доктор. Он приходит два-три раза на дню и сам за ним ухаживает. Да он минут двадцать назад отсюда ушел… Такой старичок, бородатый, седой, в очках, совсем дряхлый… Куда же вы, сударь?
— К нему. Проводите меня, — бросил Люпен; он уже взбегал по лестнице. — Четвертый этаж, налево, не так ли?
— Но к нему нельзя, — причитала привратница, взбираясь следом. — И потом, у меня же нет ключа… Доктор ведь…
Так они добрались до четвертого этажа. На площадке Люпен извлек из кармана какой-то инструмент и, не слушая возражений, вставил его в замок. Дверь почти сразу подалась. Мы вошли.
В конце небольшой темной комнатки виднелся свет, проникавший сквозь полуоткрытую дверь. Люпен бросился туда и на полдороге вскрикнул:
— Ах, черт, опоздали!
Привратница, словно в изнеможении, опустилась на колени.
Я тоже вошел в спальню и увидел полуголого человека, распростертого на ковре; руки и ноги у него были скрючены, лицо мертвенно-бледное, исхудавшее настолько, что под кожей проступали кости черепа, в глазах застыл ужас, а рот скривился в пугающем оскале.
— Он мертв, — проговорил Люпен после беглого осмотра.
— Как! — вскричал я. — Следов же крови нет.
— Нет, есть, — возразил Люпен, указав мне на несколько красных капелек на груди мертвеца, под распахнутой сорочкой. — Смотрите: убийца одной рукой схватил его за горло, а другой уколол в сердце. Я говорю «уколол», потому что ранка почти незаметна. Вероятно, укол был сделан очень длинной иглой.
