Агата Кристи - Убийство на поле для гольфа
Кажется, что-то начинает проясняться. Если все на самом деле произошло именно так, то у Жака будет алиби, которое ему необходимо. Однако в таком случае трудно объяснить его молчание. Почему бы ему не рассказать все честно и откровенно? Может быть, он боится, что слух о его прежнем увлечении дойдет до ушей мадемуазель Марты? Однако я отверг эту мыль. Нет, довольно цинично рассудил я, едва ли эта юная француженка, у которой ни гроша за душой, отвергнет сына миллионера из-за какой-то пустячной полудетской интрижки. Даже гораздо более веские причины не заставили бы мадемуазель Марту Добрэй отказаться от Жака Рено, которого она столь преданно любит, что тоже не следовало сбрасывать со счетов.
Мы благополучно прибыли в Дувр, и Пуаро сошел с парохода оживленный, с довольной улыбкой на губах. Путешествие до Лондона тоже обошлось без приключений. Было уже начало десятого, и я полагал, что мы отправимся прямо домой, а утром примемся за дела. Однако Пуаро был настроен иначе.
– Нельзя терять времени, mon ami. Правда, сообщения об аресте молодого Рено, скорее всего, появятся в газетах только послезавтра, тем не менее нам следует поспешить.
Я не очень понимал, к чему такая спешка, и только спросил, что он собирается предпринять, чтобы найти девушку.
– Помните Джозефа Ааронса, театрального антрепренера? Нет? Мне как-то пришлось помочь ему – дело касалось одного борца-японца. Так, пустяковое дельце, как-нибудь я расскажу вам. Уверен, что мистер Ааронс укажет нам, с чего начать поиски.
Однако найти мистера Ааронса оказалось не так-то просто, и только уже за полночь наши усилия увенчались успехом. Он радушно приветствовал Пуаро и выразил искреннюю готовность всячески услужить нам.
– Что касается театра и актеров, то мало найдется такого, чего бы я не знал, – заверил он нас, добродушно улыбаясь.
– Eh bien,[76] мосье Ааронс, мне необходимо разыскать молодую девушку, которую зовут Белла Дьювин.
– Белла Дьювин… Это имя мне знакомо, но не могу сразу сообразить, где я слышал его. Она актриса? Чем она занимается?
– Этого я не знаю, но вот ее фотография.
Мистер Ааронс с минуту внимательно разглядывал ее, потом лицо его просияло.
– Вспомнил! – хлопнул он себя по лбу. – Это же «Крошки Далси-Белла», ей-ей!
– «Крошки Далси-Белла»?
– Ну да. Сестры-акробатки, но они еще танцуют и поют. Дают премиленькое небольшое представление. Сейчас они, кажется, где-то на гастролях, если только не уехали отдыхать. Последние две-три недели они как будто выступали в Париже.
– Не могли бы вы точно узнать, где они сейчас?
– Нет ничего проще! Спокойно идите домой, а утром получите от меня ответ.
Заручившись этим обещанием, мы расстались с мистером Ааронсом. Как оказалось, слово у него не расходится с делом. Поутру, часов в одиннадцать, мы получили наспех нацарапанную записку:
«Сестры Далси-Белла выступают в „Палас“, в Ковентри.[77] Желаю удачи».
Не медля ни минуты, мы кинулись в Ковентри. Пуаро не стал наводить справки в театре. Он ограничился тем, что заказал кресла в партере на вечернее представление.
Зрелище показалось мне удручающе нудным. Возможно, в этом повинно было мое дурное настроение. Семейка японцев выделывала на канате рискованные трюки, какие-то джентльмены с претензией на светскость, в видавших виды фраках, с фатовски прилизанными волосами, безостановочно несли какую-то салонную чушь; танцевали они, впрочем, виртуозно. Потом вышла упитанная примадонна, обладательница столь высокого колоратурного сопрано, что оно почти выходило за пределы частот, воспринимаемых человеческим ухом. Комический актер, который силился подражать мистеру Джорджу Роуби[78] с блеском провалился.
Но вот наконец пришел черед «Крошек Далси-Белла». Сердце у меня бешено заколотилось. Да, это она, вернее, они, одна с соломенными волосами, другая – с черными, одинакового роста, обе в коротких пышных юбочках и блузках с огромными а la Бастер Браун[79] бантами. Они выглядели весьма пикантно, эти две очаровательные девчушки. Вот они запели, голосишки у них оказались хоть и небольшие, но свежие, верные и очень приятные.
В общем это было очень милое представление. Танцевали они довольно грациозно, а несложные акробатические трюки исполняли безукоризненно. Песенки были незамысловатые, но веселые и мелодичные. Словом, когда опустился занавес, сестер наградили дружными аплодисментами. Бесспорно, они пользовались успехом.
Внезапно я почувствовал, что больше не выдержу. На улицу, на свежий воздух! Я спросил Пуаро, не хочет ли он уйти.
– Нет, здесь довольно забавно. Я останусь до конца, а вы, мой друг, конечно же, ступайте. Увидимся позже.
Гостиница была в нескольких шагах от театра. Я поднялся в номер, заказал виски с содовой и сел, задумчиво потягивая его, уставившись в пустой камин. Услышав, как отворилась дерь, я обернулся, ожидая увидеть Пуаро, но тут же вскочил – в дверях стояла Сандрильона. Она заговорила срывающимся голосом, едва переводя дыхание:
– Я видела вас в партере. Вас и вашего друга. Я ждала вас на улице и, когда вы вышли, пошла за вами. Почему вы здесь, в Ковентри? Что вы делали в театре? Этот ваш друг, он – детектив, да?
Плащ, накинутый поверх костюма, в котором она выступала, спустился с плеч. Лицо под гримом было совершенно белым, а в голосе звучал страх. Тут-то я наконец все понял – и почему Пуаро разыскивал ее, и почему она насмерть напугана, и почему у меня так отчаянно сжимается сердце…
– Да, – сказал я как можно мягче.
– Он что, ищет меня? – спросила она едва слышно.
Видя, что я медлю с ответом, она тихо скользнула на пол подле массивного кресла и разразилась горькими слезами.
Я стал на колени рядом с ней, обнял ее и отвел волосы, упавшие ей на лицо.
– Не плачьте, дитя мое, ради всего святого, не плачьте. Здесь вы в безопасности. Я охраню вас. Не плачьте, моя дорогая. Только не плачьте. Я знаю… Я знаю все.
– Ах нет, вы не можете знать всего!
– Поверьте, мне все известно.
Минуту спустя, когда ее бурные рыдания немного стихли, я спросил:
– Это ведь вы взяли нож, правда?
– Да.
– Для этого вы и хотели, чтобы я вам все показал? А потом притворились, что вам дурно?
Она снова кивнула.
– Зачем вам понадобился нож? – спросил я немного погодя.
– Боялась, что на нем могли остаться отпечатки пальцев, – ответила она простодушно, совсем по-детски.
– Но вы же были в перчатках, разве вы не помните?
Она тряхнула головой, недоуменно глядя на меня, точно мой вопрос поставил ее в тупик, и едва слышно спросила:
– Вы хотите выдать меня полиции?
– Господи боже мой! Нет, конечно.
Она устремила на меня долгий испытующий взгляд, а потом спросила так тихо, точно боялась произнести эти слова:
– Не выдадите? Но почему?
Вы скажете, наверное, что я выбрал не слишком подходящее место и время для объяснения в любви. Впрочем, бог свидетель, я и сам представить себе не мог, что любовь настигнет меня в столь странных обстоятельствах. Я произнес те слова, которые подсказывало мне чувство:
– Потому что я люблю вас.
Она поникла головою, словно смутившись, и срывающимся голосом прошептала:
– Нет, вы не можете… не можете… если бы вы знали…
Потом, будто собравшись с духом, она посмотрела мне прямо в глаза и спросила:
– Так что же вам известно?
– Мне известно, что в тот вечер вы пришли, чтобы поговорить с мосье Рено. Он предложил вам деньги, но вы гневно порвали чек. Потом вы вышли из дома… – Я помедлил.
– Ну, вышла, а дальше?
– Не знаю, было ли вам точно известно, что Жак Рено приедет в Мерлинвиль в тот вечер, или вы просто надеялись, что вам повезет и вы увидитесь с ним, но только вы бродили где-то поблизости от виллы. Возможно, вы чувствовали себя столь несчастной, что шли куда глаза глядят, но, во всяком случае, около полуночи вы были поблизости от дома, и вы увидели на поле для гольфа мужчину…
Я снова умолк. Не успела она сегодня переступить порог моей комнаты, как в каком-то мгновенном озарении мне вдруг явилась истина, и сейчас я представлял себе все, что произошло тогда, так четко, будто видел все собственными глазами. В этой картине все встало на место – и плащ на мертвом мосье Рено, и поразившее меня сходство мосье Жака с отцом: когда он ворвался в гостиную, мне на мгновенье показалось, что покойник ожил.
– Продолжайте же, – настойчиво требовала Сандрильона.
– Вероятно, он стоял спиной к вам, но вы узнали его, вернее, вы думали, что узнали Жака Рено. Походка, осанка, посадка головы, даже плащ – все было так хорошо знакомо вам.
Я помедлил минуту.
– В одном из писем к Жаку Рено вы грозили ему местью. Когда вы увидели его, вы потеряли голову от гнева и ревности… и ударили его ножом! Вы не хотели убивать его, я ни секунды в этом не сомневаюсь. Но вы его убили, Сандрильона.
