Жорж Сименон - В случае беды
– Да, немного. Спасибо.
Я только-только успел заскочить в раздевалку и накинуть на плечи мантию. Председательствующий Виньерон, сухарь, который не любит меня и имеет привычку поглаживать себе бороду, уже искал меня глазами, когда я влетел в зал.
– Иск Гййома Данде к Александрине Бретонно, – объявляет судебный пристав. – Гийом Данде? Встаньте, когда называют ваше имя, и ответьте: здесь.
– Здесь.
– Александрина Бретонно?
Пристав нетерпеливо повторяет:
– Александрина Бретонно!
Председательствующий обводит взглядом ряды лиц, словно ищет ее в разномастной толпе, и женщина, толстая, запыхавшаяся, наконец появляется: она прождала целый час в другом присутствии, куда ее по ошибке направили.
Она кричит из глубины зала:
– Я здесь, господин судья! Прошу извинить за...
Вокруг стоит запах казенного помещения и плохо вымытых тел, запах моего хлева.
Разве я здесь не у себя?
Глава 7
Я собирался написать, что последнее время жизнь у меня была слишком насыщена и не оставляла досуга на то, чтобы отпереть шкаф, где хранится досье. Но ведь она была такой же и в предшествующие недели. А может, у меня исчезла прежняя потребность разобраться в самом себе?
Тем не менее я нацарапываю в блокноте несколько слов, нечто вроде узелков на память, которые просматриваю и объясняю задним числом:
Четверг, 28 ноября
«Лыжные брюки. Пемаль».
Во вторник вечером, за два дня до этой записи, я поговорил о каникулах с Иветтой, и реакция ее оказалась совершенно неожиданной. Она подозрительно посмотрела на меня и бросила:
– Решил сплавить меня куда-нибудь и развязаться со мной?
Не помню, в каких словах я сообщил ей о своем решении. Наверно, брякнул что-нибудь вроде:
– Готовься провести Рождество в горах или на Лазурном берегу.
Ей даже не пришло в голову, что я могу ее сопровождать.
Я успокоил ее, но тем не менее она еще некоторое время тревожилась, находя, что это было бы слишком прекрасно.
– А жена позволит тебе уехать?
Чтобы рассеять ее опасения, я соврал:
– Она предупреждена.
– И что сказала?
– Ничего.
Только тогда Иветта позвала Жанину – ей потребовалась публика.
– Знаешь, что он мне объявил? Мы едем встречать
Рождество на снегу.
Теперь пришел мой черед нахмуриться: я не собирался брать с собой Жанину. К счастью, Иветта не подразумевала ее, сказав «мы».
– Или на Лазурном берегу, – добавил я.
– Если бы выбор зависел от меня, я предпочла бы горы. Зимой на Лазурный берег ездит, по-моему, одно старичье. Да и что там делать, если нельзя ни купаться, ни загорать? Я всегда мечтала о лыжах. А ты умеешь на них ходить?
Я взял всего несколько уроков, да и то давно.
Когда я на следующий день навестил Иветту, она, чтобы показать мне обнову, а заодно и для собственного удовольствия, была в лыжных брюках из черного габардина, обтягивавших ее маленький круглый зад.
– Нравится?
Пемаль, пришедший нас колоть, также застал ее в этом наряде, и она спустила штаны как заправский мужчина. В прихожей он, не сумев сдержать любопытства, на минуту задержался перед лыжами, которые Иветта тоже купила, и бросил на меня вопросительный взгляд. Я пояснил:
– Ну да! Я решил наконец устроить себе каникулы.
Потом проводил доктора до лестницы и на площадке шепнул:
– Не говорите об этом на Анжуйской набережной.
Купила Иветта и толстый шерстяной норвежский свитер с вышитыми на нем северными оленями. Мне придется заранее заказать номера в отеле, потому что на Рождество в горах все переполнено – в этом я когда-то убедился на опыте.
Суббота, 30 ноября.
«Обед в резиденции премьера. Вивиана – г-жа Мориа».
Жан Мориа, ставший, как и ожидалось, главой правительства, переселился в отель «Матиньон» вместе с законной супругой, но по-прежнему почти постоянно ночует на улице Сен-Доминик. В эту субботу он устроил полуофициальный обед, на который кроме непосредственных сотрудников пригласил кое-кого из друзей, в том числе, разумеется, Корину и нас. Г-жа Мориа, которую почти никто не знает, исполняла обязанности хозяйки дома, но так неуклюже, так явно страшась допустить какой-нибудь промах, что хотелось прийти ей на помощь.
Не думаю, что связь мужа слишком огорчает ее. Она на него не сердится и, если даже считает, что виноват кто-нибудь из них двоих, целиком берет вину на себя. До конца приема, а затем обеда она как бы извинялась за свое присутствие на них, чувствуя себя неуютно в платье от модного модельера, которое ей не шло, и я видел, как в затруднительных случаях она поворачивалась к Корине и спрашивала у той совета.
Она так безгранично смиренна, что порой становится совестно на нее смотреть и заговаривать с ней – настолько это ее стесняет. Легко ей дышится, лишь когда она остается забытой в своем углу, что случалось много раз, особенно во время обеда.
Когда мы возвращались в машине, Вивиана уронила:
– Бедняга!
– Кто?
– Мориа.
– Почему?
– В его положении ужасно тащить на себе обузу в виде такой жены. Будь у нее хоть капля достоинства, она давно бы вернула ему свободу.
– Он предлагал ей развод?
– Думаю, не осмелился.
– А Корина вышла бы за него, будь он свободен?
Их брак практически невозможен. Он был бы политическим самоубийством: Корина чересчур богата, и Мориа обвинили бы в женитьбе по расчету. На мой взгляд, они оба используют бедную женщину в качестве ширмы.
Это соображение поразило меня потому, что подчеркнуло жестокость Вивианы к слабым и показало, как моя жена судит про себя об Иветте и в каком тоне разговаривает о ней с приятельницами.
– Ты всерьез задумал устроить себе каникулы?
– Да.
– Куда поедешь?
– Еще не знаю.
Она не только продолжает думать, что будет меня сопровождать, но и уверена, что я выберу Лазурный берег: в тех редких случаях, когда мы ездили в горы, я всегда жаловался, что нахожу климат неподходящим для себя. Готов держать пари, она немедленно закажет туалеты для Ривьеры; поэтому я даю себе слово молчать до последней минуты.
Воскресенье, 1 декабря.
«Трусики Жанины».
Интересно, что подумала бы Борденав, прочитай она эту запись в моем блокноте? Вторую половину сегодняшнего воскресенья я, как почти всегда, провел на Орлеанской набережной. Было морозно. Прохожие торопились, в квартире, распространяя приятный запах, пылал камин. Иветта спросила:
– На улицу, надеюсь, не пойдем?
Она теперь полюбила домоседничать, свернувшись клубком и мурлыча в чересчур натопленной спальне или гостиной, и Жанина, как следовало ожидать, занимает все большее место в ее, а заодно и нашей интимной жизни, что порой несколько меня стесняет. Я отдаю себе отчет, что для Иветты это благо. Она никогда еще не была такой раскованной, почти всегда веселой, причем веселость ее не напускная, как это чувствовалось раньше. У меня сложилось впечатление, что она вряд ли много думает о Мазетти.
