Жорж Сименон - Мегрэ в тревоге
Жюльен Шабо бродил туда-сюда, словно в дурном сне, как человек, окончательно потерявший контроль над ситуацией.
Два или три раза он порывался подойти к телу покойника, наконец осмелился положить руку на свисавшее с кровати запястье.
Он неоднократно повторял, позабыв, что уже говорил это, или же пытался убедить самого себя:
— Самоубийство сомнений не вызывает. — Потом спросил: — Шабирон должен вернуться?
— Думаю, он останется там, чтобы допросить девицу, как только она придет в себя. Надо бы предупредить комиссариат. Шабирон обещал прислать медика…
И как раз в этот момент в дверь постучал молодой интерн, который не медля направился прямо к кровати.
— Умер?
Тот кивнул.
— А что с девушкой, которую вам привезли?
— Ею сейчас занимаются. Есть шансы, что она выкарабкается.
Интерн взглянул на тюбик и, пожав плечами, проговорил:
— Всегда одно и то же.
— Как так получилось, что он погиб, а она…
Тот показал на следы рвоты на полу.
Один из репортеров, незаметно исчезнувший на какое-то время, возник на пороге.
— Ссоры не было, — сообщил он. — Я поговорил с соседками. И это еще более подтверждается тем обстоятельством, что сегодня утром большинство окон были распахнуты.
Ну а Ломель беззастенчиво потрошил ящики стола, в которых ничего стоящего не обнаружилось — обычное белье, дешевенькая одежка, не представлявшие никакой ценности безделушки. Потом он наклонился, заглядывая под кровать; Мегрэ видел, как журналист распластался на полу, протянул руку и выудил оттуда коробку из-под обуви, обвязанную голубой ленточкой. Ломель попытался тихонько отойти со своей добычей в сторону; кругом было достаточно смятения, чтобы его намерение вполне могло бы осуществиться.
Его действия, однако, не ускользнули от бдительного ока Мегрэ, который подошел к Ломелю:
— Что это такое?
— Письма.
Коробка была заполнена ими почти доверху, а также короткими записочками, в спешке нацарапанными на клочках бумаги. Луиза Сабати сохранила их все, возможно, тайком от возлюбленного, да почти наверняка так и было, иначе она не прятала бы коробку под кроватью.
— Дайте взглянуть.
Ломеля, бегло просматривавшего бумаги, они, казалось, впечатлили. Он неуверенно протянул:
— Это любовная переписка.
В конце концов и следователь заметил, что нечто происходит:
— Это что, письма?
— Да, любовные.
— От кого?
— От Алена. Подписаны его именем, иногда стоят лишь инициалы.
Мегрэ, завладевшему двумя-тремя записками из общего вороха, очень хотелось помешать тому, чтобы они пошли по рукам. Пожалуй, это были самые волнительные любовные послания, которые ему когда-либо доводилось читать. Доктор писал с пылом, порой с наивностью двадцатилетнего юноши.
Он называл Луизу «моя крохотуля». Иногда по-другому — «бедняжечка ты моя…».
И, как все влюбленные, сетовал на бесконечно тянувшиеся для него без нее дни и ночи, жаловался на никчемность своей жизни, пустоту дома, в стенах которого он бился, как случайно залетевший туда шершень, заверял, что очень хотел бы узнать ее ранее, до того, как еще ни один мужчина к ней не прикасался, рассказывал о приступах ярости, охватывавшей его по вечерам, когда его, одиноко раскинувшегося в своей кровати, одолевали видения тех ласок, которыми Луизу одаряли другие.
Временами он обращался к ней как к безответственному ребенку, в другой раз его душа исходила криками, полными ненависти и отчаяния.
— Месье… — начал Мегрэ, но ему перехватило горло.
Никто не обращал на него внимания. Все это дело вообще его не касалось. Шабо продолжал просматривать бумаги, порой краснея, стекла его очков запотели.
«Прошло всего полчаса, как я тебя покинул и вернулся в свою тюрьму. Но я опять жажду общения с тобой…»
Он познакомился с Луизой всего лишь восемь месяцев назад. Но в коробке было около двух сотен посланий, а в некоторые дни ему случалось писать их сразу по три штуки, одно за другим. Некоторые были без марок. Должно быть, Ален приносил их с собой.
«Если бы я был мужчиной…»
Мегрэ с большим облегчением воспринял появление полицейских, отодвинувших толпу зевак и свору ребятни.
— Ты бы лучше забрал эти письма с собой, — шепнул он другу.
Пришлось собирать их, отнимая у всех, кто столпился в помещении. Отдавая листки, люди выглядели сконфуженными. Теперь они уже стеснялись глазеть на лежавшее на кровати тело, а когда все же поглядывали на него, то делали это украдкой, как бы извиняясь перед усопшим.
Без очков, с умиротворенным и расслабленным, как сейчас, лицом Ален Верну выглядел помолодевшим на десять лет.
— Матушка, по-видимому, беспокоится… — заметил Шабо, поглядывая на часы.
У него и в мыслях не было в этот момент, что существовал особняк на улице Рабле, а в нем целая семья — отец, мать, жена, дети Алена, которым надо было бы сообщить о случившемся.
Мегрэ счел нужным напомнить об этом.
Следователь тихо обронил:
— Мне так не хотелось бы делать это самому.
Комиссар не решился предложить свои услуги. А его друг не осмелился попросить его об этом.
— Пошлю-ка я Ферона.
— Куда? — заинтересовался тот, услышав свою фамилию.
— На улицу Рабле, чтобы уведомить их. Сначала поговорите с отцом.
— И что ему сказать?
— Правду.
Мелковатый комиссар процедил сквозь зубы:
— Ничего себе работенка!
Делать им тут больше было ничего. И нечего более раскрывать в квартире этой девушки-бедняжки, единственным сокровищем которой была коробка с письмами. Наверное, она не все в них понимала, но сие не имело значения.
— Ты идешь, Мегрэ? — И в адрес медика: — Вы займетесь перевозкой тела?
— В морг?
— Надо будет сделать вскрытие. Не вижу, как… — Он повернулся в сторону обоих полицейских: — Никого сюда не впускайте.
Следователь спустился по лестнице, держа картонную коробку под мышкой; ему пришлось продираться сквозь собравшуюся внизу толпу. О машине он не позаботился. А ведь они оказались в противоположном от его дома конце города. Но журналист из Бордо сам проявил инициативу.
— Куда вас доставить?
— Ко мне.
— На улицу Клемансо?
Почти всю дорогу они ехали молча. Лишь в ста метрах от дома Шабо прошептал:
— Надеюсь, этим дело завершится.
По всей видимости, он не был в этом уверен, так как украдкой пытался уловить реакцию Мегрэ. А тот не сказал ни «да», ни «нет».
— Не вижу никакой причины, если только он не был виновен…
Шабо умолк, ибо его мамаша, которая, должно быть, томилась в ожидании сына, заслышав шум мотора, уже открывала дверь.
— А я недоумевала, что произошло. Видела, как люди куда-то бежали, будто что-то случилось.
