Жорж Сименон - Сомнения Мегрэ
— На сколько ступенек вы спустились?
— На шесть или семь. Я не считала. В мастерской горел свет, включена была только настольная лампа.
Ксавье лежал на полу на полдороге между его кроватью и винтовой лестницей. Выглядело это так, будто он полз и все еще пытался ползти. Он приподнялся на локте левой руки, а правую вытянул к револьверу, лежавшему сантиметрах в тридцати.
— Он вас видел?
— Да. Подняв голову, он с ненавистью смотрел на меня, лицо у него было искажено, на губах пена. Я поняла, что, когда он, уже слабея, с оружием в руке шел к лестнице, чтобы убить меня, силы его оставили, он упал, и револьвер отлетел за пределы его досягаемости.
Полуприкрыв глаза, Мегрэ ясно видел мастерскую, поднимающуюся к потолку лестницу и тело Мартона там, где он его нашел.
— Вы продолжили спускаться?
— Нет. Осталась на том же месте, не в силах отвести от него глаза. Я не знала точно, сколько сил у него осталось. Я была зачарована.
— Как долго он умирал?
— Не знаю. Он одновременно пытался схватить оружие и заговорить, выкрикнуть мне о своей ненависти.
В то же время он боялся, что я спущусь, схвачу револьвер и выстрелю. Очевидно, отчасти по этой причине я и не стала спускаться. Сама не знаю, я не думала… Он задыхался. Его сотрясали спазмы. Я подумала, что его тоже вырвет. Потом он издал вопль, его тело несколько раз дернулось, руки вцепились в пол, и наконец он замер в неподвижности. — Не отводя взгляд, она добавила: — Я поняла, что все кончено.
— И тогда вы спустились, чтобы убедиться в его смерти?
— Нет. Я знала, что он мертв. Не могу сказать, почему я была так убеждена в этом. Поднялась к себе в спальню и села на кровать. Мне было холодно, и я накинула на плечи одеяло.
— Ваша сестра так и не вышла из комнаты?
— Нет.
— Однако вы только что сказали, будто он издал вопль.
— Совершенно верно. Она наверняка его слышала.
Не могла не слышать, но осталась в постели.
— Вам не пришло в голову вызвать врача? Или позвонить в полицию?
— Если бы в нашем доме был телефон, я, возможно, так и сделала бы.
— Который был час?
— Не знаю. Я даже не подумала посмотреть на часы.
Я все еще пыталась понять.
— Если бы у вас был телефон, вы бы не поставили в известность о случившемся вашего друга Харриса?
— Конечно нет. Он женат.
— Итак, вы, даже приблизительно, не знаете, сколько времени прошло между моментом, когда ваш муж умер у вас на глазах, и примерно шестью часами утра, когда вы пошли к консьержке позвонить? Час? Два часа? Три?
— Больше часа, в этом я готова поклясться. Но меньше трех.
— Вы ожидали обвинения в убийстве?
— Я не строила иллюзий.
— И задавались вопросом, что будете отвечать на вопросы, которые вам станут задавать.
— Возможно. Сама того не сознавая. Я много думала. Потом услышала знакомый стук мусорных бачков, которые тянут по мостовой в соседнем дворе, и спустилась.
— Опять-таки не встретив сестру?
— Да. По пути я коснулась руки мужа. Она уже остыла. Я поискала в телефонном справочнике ваш домашний номер и, не найдя его, позвонила в дежурную часть, попросив вас известить.
— После чего вернулись к себе?
— Со двора я увидела свет в окне сестры. Когда я открыла дверь, Дженни спускалась по лестнице.
— Она уже видела тело?
— Да.
— Она ничего не сказала?
— Возможно, сказала бы, если бы в дверь почти сразу не постучали. Это был ваш инспектор. — И после короткой паузы добавила: — Если осталось немного кофе…
— Он остыл.
— Ничего.
Он налил ей, а заодно и себе.
За дверью кабинета, за окном продолжалась жизнь, повседневная жизнь, такая, какой ее организовали для своего спокойствия люди.
А здесь, в четырех стенах, был другой мир, трепет которого ощущался за каждой фразой, за каждым словом, мрачный и тревожный мир, в котором, однако, эта довольно молодая женщина чувствовала себя совершенно непринужденно.
— Вы любили Мартона? — спросил Мегрэ вполголоса, как будто помимо своей воли.
— Нет. Не думаю.
— Тем не менее вышли за него замуж.
— Мне было двадцать восемь. Все мои предыдущие попытки оказались неудачными.
— Захотелось респектабельности?
Жизель Мартов не обиделась, по крайней мере не подала виду.
— Во всяком случае, покоя.
— Вы выбрали изо всех Мартона потому, что им было легче манипулировать?
— Возможно. Неосознанно.
— Вы тогда уже знали, что он почти импотент?
— Да. Я не этого искала.
— Первое время вы были с ним счастливы?
— Это слишком сильно сказано. Мы довольно хорошо ладили.
— Потому что поступал так, как вам хотелось?
Она делала вид, что не замечает агрессивности, от которой дрожал голос комиссара, ни того, как он на нее смотрит.
— Я себе не задавала этот вопрос.
Ничто не могло вывести ее из себя, однако в поведении начала сквозить некоторая усталость.
— Когда вы встретили Харриса, или, если вам так больше нравится, Мориса Швоба, вы в него влюбились?
Жизель задумалась, как будто хотела ответить особо точно.
— Вы все время употребляете это слово. Во-первых, Морис мог изменить мое положение в обществе, а я никогда не считала, что мое место — за прилавком в универмаге.
— Он сразу стал вашим любовником?
— Смотря что вы понимаете под словом «сразу». Через несколько дней, если мне не изменяет память. Мы не придавали этому значения, ни он, ни я.
— То есть ваши отношения основывались скорее на деловых интересах?
— Если хотите. Из двух гипотез вы, как мне известно, выберете наиболее пачкающую. Я бы скорее сказала, что Морис и я почувствовали, что мы одной породы…
— Потому что у вас были одинаковые амбиции. Вам никогда не приходило в голову развестись, чтобы выйти замуж за него?
— Чего ради? Он женат на женщине старше его, имеющей состояние, которое позволило ему открыть собственное дело на улице Сент-Оноре. А остальное…
Она давала понять, что остальное значило так мало!
— Когда вы начали подозревать, что ваш муж не в себе? Ведь у вас было такое впечатление, верно?
— Это не впечатление — уверенность. Я с самого начала знала, что он не такой, как всегда. У него бывали периоды экзальтации, когда он рассуждал о своей работе как говорил бы гений, и депрессии, когда он жаловался, что неудачник, над которым все потешаются.
— Включая вас.
— Разумеется. Мне кажется, он всегда был таким. В последнее время он был мрачным, встревоженным, смотрел на меня настороженно и внезапно, в самый неожиданный для меня момент, разражался упреками. А иногда донимал меня своими инсинуациями.
— Вам не приходило в голову уйти от него?
— Думаю, я жалела его. Он был несчастен. Когда из Америки вернулась моя сестра — в глубоком трауре, изображая из себя безутешную вдову, он был недоволен. Она нарушала его привычки, и он не мог ей простить, что она целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом.
