Джозефина Тэй - Мистификация
При взгляде на конюшню Лачета Брет испытал то же, что чувствует матрос с торгового судна, увидев пассажирский лайнер. Он глядел на нее с доброй, но презрительной усмешкой. Не хватало лишь ленточек и бантиков на лошадях. Только лошадиные морды, с интересом выглядывавшие из просторных денников, убедили его, что это действительно конюшня. Брет видел миниатюрные копии таких конюшен в дорогих магазинах детских игрушек. Ему всегда казалось, что эти веселенькие разноцветные домики и цветы в кадках рассчитаны на детей и не имеют никакого отношения к действительности. Оказывается, это были точные копии настоящих английских конюшен. На одну такую конюшню он и взирал с нескрываемым изумлением.
Даже работа на экскурсионном ранчо не подготовила его к этому зрелищу. Там тоже все было ярко раскрашено, но там все напоминало о тяжелой работе ковбоя. На экскурсионном ранчо никому не пришло в голову оставить посреди двора газон с зеленой травкой, скошенной так низко, что газон напоминал зеленое бильярдное сукно. Такой аккуратный квадратик, который, казалось, можно скатать и унести с собой. На экскурсионном ранчо все же чувствовался, хотя и слабый, запах навоза, грязи и пота, а также там были неизбежные спутники лошадей — мухи.
Слева от ворот стоял домик, в котором помещалась сбруйная, а в дверях домика стоял старший конюх Грегг. Вид у него, как у всех людей, причастных к разведению лошадей, был унылый и разочарованный. И, как все лошадники, он, казалось, не имел возраста. Ему, наверно, было лет пятьдесят, но Брет не удивился бы, если бы узнал, что ему всего тридцать пять.
Грегг шагнул вперед и остановился, дожидаясь, когда подойдут Эшби. Эти два шага были его уступкой требованиям вежливости, а то, что он ждал, когда они сами к нему подойдут, давало понять хозяевам, что он у себя дома. Знакомясь с Бретом, Грегг окинул его взглядом светло-голубых глаз, но выражение его лица осталось вежливо-непроницаемым. Он поздравил Брета с приездом и стиснул ему руку так, что у того хрустнули косточки.
— Говорят, вы в Америке работали с лошадьми, — сказал Грегг.
— Только с простыми рабочими лошадьми. На которых пасут скот.
— Эти лошадки тоже работают, — сказал Грегг, кивая в сторону конюшни. И не воображай, что это не так, говорил его тон. Видимо, он кожей почувствовал недоверие Брета к заведению, где все сияло столь неестественной чистотой. Грегг перевел глаза на Элеонору, которая стояла позади Брета, и сказал:
— Гляньте, кто вас ждет в сбруйной, мисс Элеонора.
Как бы в ответ на его слова из глубины домика возник мальчик. Вид у него был весьма неуверенный, словно он не ждал, что ему кто-нибудь обрадуется. Хотя он был одет по-другому, Брет его сразу узнал. Это был тот самый мальчик, который сидел верхом на льве, когда они с Элеонорой проезжали мимо ворот Клер-парка. На нем уже не было леопардовой шкуры, но все равно его наряд поражал воображение: полосатая футболка, плотно облегавшая его тощее тело, бриджи, которые были ему так велики, что свисали складками, на голове — жокейская шапочка, из-под которой выглядывала прокладка от защитного шлема, на ногах — грязные красные мокасины.
— Тони! — воскликнула Элеонора. — Что ты здесь делаешь?
— Я пришел на урок, — ответил Тони. Глаза его шныряли, как две ящерицы.
— Но у тебя нет сегодня урока!
— Разве нет? А я думал, что есть.
— Ты отлично знаешь, что у тебя нет урока во вторник.
— А я думал, сегодня среда.
— Ты бессовестный лгунишка, Тони, — деловито отметила Элеонора. — Ты прекрасно знаешь, что никакая сегодня не среда. Ты просто видел меня в машине с незнакомым человеком и пришел разнюхать, кто это такой.
— Элеонора! — укоризненно проговорила Беатриса.
— Ты не знаешь, что это за тип, — отозвалась Элеонора, так, словно предмет спора не стоял перед ними. — У него маниакальное любопытство. Пожалуй, это единственная черта, которая роднит его с человеческим родом.
— Дай ему урок, и пусть не приходит завтра, — предложил Саймон, глядя на Тони с брезгливой гримасой.
— Нет уж, пусть не воображает, что на урок можно заявиться, когда ему придет в голову! — отрезала Элеонора. — И вообще я ему сказала, чтобы он в таком виде здесь не показывался. Велела я тебе надеть ботинки или нет, Тони?
Черные глаза перестали бегать, как ящерицы, и исполнились глубочайшей скорби.
— У папы нет денег на ботинки, — проговорил он со слезой в голосе. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать бедному мальчику.
— У твоего папы доход 12 тысяч в год без налога, — парировала Элеонора.
— Если ты дашь ему урок сейчас, Нелл, — вступила в разговор Беатриса, — ты будешь завтра свободна и поможешь мне принимать толпы гостей, которые нагрянут посмотреть на Брета.
Элеонора заколебалась.
— Раз уж он пришел, пусть отъездит свое, — добавила Беатриса.
— Тем более, что он и завтра заявится в мокасинах, — лениво проговорил Саймон.
— Индейцы ездят верхом в мокасинах, — заметил Тони, — и они очень даже хорошие наездники.
— По-моему, твой нищий отец не очень обрадуется, если ты будешь разгуливать в мокасинах по Савил-Роу.[10] Смотри, чтоб в следующий раз пришел в ботинках. Ладно, Тони, я дам тебе урок, только не надейся, что подобные фокусы будут и впредь сходить тебе с рук.
— Я и не надеюсь.
— Если еще когда-нибудь заявишься не в свой день, пойдешь назад не солоно хлебавши.
— Хорошо.
Глаза Тони опять зашмыгали, как ящерицы.
— Иди скажи Артуру, чтобы он оседлал тебе Спада.
— Хорошо.
— Заметьте — никакого «спасибо», — сказала Элеонора, глядя ему вслед.
— А зачем ему шлем? — поинтересовался Саймон.
— Он говорит, что у него тонкие кости черепа, что ему нужна какая-нибудь прокладка. Не знаю, где он нашел эту прокладку, но, учитывая его любовь к индейцам, мне, наверно, надо радоваться, что он не явился на урок в головном уборе из перьев.
— Подожди, еще заявится, — заметил Саймон, — он просто до этого еще не додумался.
— Ладно, пойду оседлаю Бастера, — сказала Элеонора. — Извини, Брет, но я думаю, что это к лучшему. Сегодня его пони будет вести себя гораздо спокойнее, чем завтра после целого дня в конюшне. Да и зачем тебе три провожатых? После чая я сведу тебя к маткам.
ГЛАВА 14
Пренебрежительное отношение Брета к чрезмерной чистоте конюшен выветрилось из него где-то между четвертым и пятым денником. Оказалось, что в них стоят вовсе не изнеженные баловни, которых он ожидал увидеть. Все лошади — чистопородные, полукровки, пони — были в отличном состоянии, и вовсе не вследствие сытой жизни в теплой конюшне, а в результате хорошего ухода. Брет достаточно разбирался в лошадях, чтобы оценить их форму. Никаких ленточек в гривы этим лошадям никто не вплетал, и единственным украшением, которое на них когда-либо появлялось, были выигранные на соревнованиях розетки, которые, как и положено, хранились в сбруйной.
