Рекс Стаут - Только через мой труп
– О! – воскликнули они в один голос.
Вульф кивнул:
– Мне довелось пожить в Югославии. В свое время я немного поработал на австрийское правительство – я был тогда слишком зелен и не понимал, что этого не стоит делать. В 1921 году я все ещё был в вашей стране, и удочерил там одну девочку…
– Я хочу, чтобы вы вернули мне эту бумагу.
– Я знаю, мисс Лофхен. Но я даже обсуждать ничего не собираюсь и предоставлю вам самим разбираться со своими делами, пока вы, детки, не сядете на свои места и не станете вести себя прилично. Чтобы больше не было подпрыгиваний и кошачьего визга; я этого не выношу; да и, кроме того, ваши стенания вам не помогут. Сядьте!
Девушки повиновались.
– Вот так-то лучше. Я упомянул о том документе, только чтобы на деле показать вам, как я догадался, что вы лжете, говоря, что не выполняете в этой стране политической миссии – а кстати, полиции вы, наверно, тоже солгали? Ну конечно, как же иначе. Теперь, раз уж речь зашла о том документе, – мисс Лофхен, расскажите, как он попал к вам?
– Я… – Карла перебирала складки юбки. – Просто попал, и все.
– Где и каким образом? Это ваш документ?
– Я его украла.
– Нет! – резко оборвала её Нийя. – Это я украла его!
Вульф пожал плечами.
– Поделите эту сомнительную честь пополам. У кого вы его украли?
– У особы, которой он принадлежал.
– У княгини Владанки Доневич?
– Не скажу.
– Хорошо. Это все же лучше, чем пытаться меня обмануть. Княгиня сейчас тоже в Нью-Йорке?
– Я ничего не расскажу вам об этом документе.
– Берегитесь. Вы рискуете жизнью. Единственное, что защищает вас от обвинения в убийстве, это неподтвержденное алиби, представленное Фабером. Вы хотите, чтобы я уберег вас от этой опасности?
– Да.
Какое-то мгновение казалось, что она вот-вот улыбнется, но этого не случилось.
– Да, хочу, – повторила она.
– Вы готовы заплатить мне обычный гонорар, который я требую в таких случаях? Например, несколько тысяч долларов?
– О Боже, нет. – Она взглянула на Карлу и снова на него. – Но… я попробую.
– А когда вы посылали ко мне мисс Лофхен, вы что, рассчитывали, что я помогу вам просто потому, что вы моя приемная дочь?
Она кивнула:
– Я подумала, что вы, может быть, почувствуете что-то…
– Ну, знаете ли, моя жировая прослойка подобно носорожьей шкуре защищает меня от окружающей среды. Из-за моих сантиментов мне пару раз слишком сильно досталось, и с тех пор я с чувствами покончил. Останься я, как раньше, тощим и прытким, я бы уже давным-давно протянул ноги. Вы знаете, что у меня нет никаких доказательств, что вы моя дочь. Мисс Лофхен, которую вы подослали ко мне, передала мне свидетельство об удочерении, подписанное моей рукой. Вот и ещё один документ. Его вы тоже украли?
Карла издала негодующее восклицание. Нийя снова вскочила, глаза её сверкали.
– Если вы можете так думать, то дальше нет смысла…
– Я вовсе так не думаю. Просто я ничего не знаю. Я же попросил вас, чтобы вы перестали вскакивать с места. Пожалуйста, сядьте, мисс Тормик. Спасибо. Я всегда был романтичен до идиотизма. Я и сейчас таким остался, только научился держать в узде свои порывы. Когда я был двадцатипятилетним мальчишкой, мне казалось романтичным стать секретным агентом австрийского правительства. Мое возмужание, а заодно и накопление жизненного опыта, было прервано мировой войной. Мировая война – не самый лучший способ узнать жизнь: она просто выдерживает вас в крепком рассоле слез страха и отвращения. Пф! После войны я ещё был тощий и прыткий. В Черногории я принял на себя ответственность за средства к существованию, а также физическое здоровье и нравственное воспитание трехлетней осиротевшей девочки – я удочерил её. Я сделал ещё кое-что, что позволило мне окончательно избавиться от юношеской восторженности, но это уже с вами не связано. Когда я впервые увидел ту девочку, она была похожа на живой скелетик… Из-за других своих дел мне пришлось расстаться с Черногорией, я оставил девочку, как полагал, в хороших руках и вернулся в Америку.
Вульф откинулся в кресле и чуть прищурился.
– А дальше, пожалуйста, продолжайте вы.
– Вы оставили меня в Загребе с Перо Бровником и его женой, – сказала Нийя.
– Верно. Как вас тогда звали?
– Анна. Мне было восемь лет, когда их арестовали и расстреляли как бунтовщиков. Я не очень хорошо это помню, но знаю обо всем досконально.
– Понятно, – мрачно отозвался Вульф. – И те три года, что я продолжал посылать деньги в Загреб, их кто-то попросту прикарманивал, прикрываясь именем Бровника. У меня зародились подозрения и я решил в этом разобраться – хотя я тогда уже был далеко не тощим, – но ничего выяснить мне не удалось. Мне так и не удалось разыскать ту девочку. Я угодил в тюрьму, откуда меня вызволил американский консул, и в течение десяти часов должен был покинуть страну. – Вульф скривился. – С тех пор я больше не был в Европе, да и в тюрьме тоже. Где же вы скрывались?
– Мне тогда было одиннадцать лет.
– Да. Но все же – где вы были?
Прежде чем ответить, она некоторое время изучала его взглядом.
– Я не могу вам этого сказать.
– Либо вы мне все расскажете, либо – уходите отсюда и больше не возвращайтесь. А бумага, которую вы украли и которую ваша подруга спрятала в моей книге, останется у меня. Только не поднимайте снова кошачий визг.
– Расскажи ему, Нийя, – велела Карла.
– Но, Карла, тогда он узнает…
– Расскажи, я говорю!
– И расскажите правду, – посоветовал Вульф, – я все равно её узнаю, если отправлю телеграмму в Европу.
Нийя сказала:
– Когда Бровников арестовали, меня отправили в интернат. Год спустя меня забрала оттуда женщина по имени миссис Кэмпбелл.
– Кто это?
– Англичанка, секретарь князя Петера Доневича.
– Что ей от вас было нужно?
– Она посетила наш интернат, и я ей как будто понравилась. Тогда я уже не была скелетиком. Она хотела удочерить меня, но не могла этого сделать, из-за вас.
– Почему она не связалась со мной?
– Из-за… князя Доневича. Они были друзьями, почти как вы и Бровники. Они знали, что из-за вас у них могут быть неприятности, и потому связываться с американцем им не очень-то улыбалось.
– Разумеется. Вряд ли бы удалось вызвать американца и потом расстрелять его. Значит, она просто украла деньги, которые я посылал в течение трех лет.
– Об этом я ничего не знаю.
– А сейчас она где?
– Она умерла четыре года назад.
– Где вы были после этого?
– Я продолжала жить там же, где и раньше.
– У Доневичей?
