Уилки Коллинз - Закон и женщина
Далее следовал обвинительный акт. Этот ужасный документ, с его неуклюжим языком, полный ненужных повторений, не будет полностью приведен здесь. В нем говорилось, что Юстас Макаллан «был предан суду и обвинялся по требованию Дэвида Минто, эсквайра, адвоката ее величества, в интересах ее величества», в умерщвлении своей жены ядом в своем имении Гленинге, в графстве Мидлотиан. Яд, по мнению обвинителя, был дан подсудимым его жене Саре в виде мышьяка, положенного в чай или в лекарство, «или в какой-нибудь другой род пищи или питья, или каким-нибудь другим способом, неизвестным обвинителю». Далее объявлялось, что жена подсудимого умерла от яда, данного ей ее мужем в чае, в лекарстве или в том и другом. В следующем параграфе говорилось, что подсудимый Юстас Макаллан, приведенный к Джону Девиоту, эсквайру, адвокату, исправляющему должность шерифа Мидлотиана, дал показания, в которых уверял в своей невиновности, и что эти показания представлены в суд вместе с другими бумагами, документами и вещественными доказательствами, которые все поименованы в описи улик против подсудимого. Обвинительный акт заканчивался объявлением, что в случае, если виновность подсудимого будет подтверждена вердиктом присяжных, он «должен быть подвергнут установленному законом наказанию, дабы его пример мог удержать других на все грядущие времена от подобных преступлений».
Довольно об обвинительном акте! Я покончила с ним, и слава Богу, что покончила.
На трех следующих страницах находилась подробная опись бумаг, документов и вещественных доказательств. Далее следовал список свидетелей и имена пятнадцати присяжных и, наконец, начинался отчет о судопроизводстве. Дело подразделялось на три главных вопроса. В таком виде я передам его и здесь.
Глава XVI
ПЕРВЫЙ ВОПРОС: ОТ ОТРАВЫ ЛИ УМЕРЛА ЖЕНА ПОДСУДИМОГО?
Заседание началось в десять часов. Подсудимый, введенный в палату Верховного суда в Эдинбурге, почтительно поклонился судьям и на вопрос, признает ли он себя виновным, тихим голосом отвечал отрицательно.
Все присутствовавшие заметили, что лицо подсудимого обнаруживало сильное душевное страдание. Он был смертельно бледен. Глаза его ни разу не поднялись на публику. При появлении каждого нового свидетеля, показывавшего против него, он взглядывал на него с пристальным вниманием, в остальное время стоял с опущенной головой. Когда показания коснулись болезни и смерти его жены, он был глубоко взволнован и закрыл глаза руками. Вообще было замечено с удивлением, что подсудимый, хотя и мужчина, обнаружил несравненно менее самообладания, чем судившаяся перед ним женщина, обвиненная в убийстве на основании множества неопровержимых улик. Некоторые из присутствовавших (незначительное меньшинство) признали этот недостаток самообладания в подсудимом свидетельством в его пользу. Спокойствие в его положении означало бы, по их мнению, закоренелую бесчувственность бессердечного и бессовестного преступника и было бы само по себе доказательством виновности.
Первым из вызванных свидетелей был Джон Девиот, эсквайр, исправляющий должность шерифа в Мидлотиане, На вопрос лорда-адвоката, представителя обвинения, он рассказал следующее:
«Подсудимый был приведен ко мне двадцать девятого октября. Он написал и подписал свое показание. Это было сделано добровольно и без принуждения, причем подсудимому были сделаны необходимые предостережения.
Подсудимый обвинялся в убийстве. Это было сообщено ему прежде, чем он подписал свое показание. Вопросы подсудимому были предложены отчасти мною, отчасти другим чиновником судебного ведомства. Ответы были ясные и, как мне кажется, чистосердечные».
Появление вызванной затем свидетельницы произвело заметное волнение в публике. То была сиделка, ухаживавшая за миссис Макаллан во время ее последней болезни, Кристин Ормзон.
Ответив на первые формальные вопросы, сиделка, допрашиваемая лордом-адвокатом, рассказала следующее:
«Я поступила к миссис Макаллан седьмого октября. Она страдала тогда от сильной простуды, сопровождавшейся ревматическим воспалением левой коленки. Я слышала, что до этого времени здоровье ее было удовлетворительно. Ухаживать за ней было очень нетрудно, стоило только привыкнуть к ее характеру. Она была не зла, но упряма и вспыльчива, легко раздражалась и во время своих вспышек не отдавала себе отчета в своих действиях. Мне кажется, что ее характер испортился вследствие ее несчастного замужества. Она не была скрытной особой. Мне даже кажется, что она была слишком откровенна со своими слугами, как со мной, например, насчет себя и своих неприятностей. Она не стесняясь говорила мне, когда мы привыкли друг к другу, что она очень несчастна. Она часто жаловалась на мужа. Однажды ночью, когда она не могла спать и была в тревожном состоянии, она сказала мне…»
Показание свидетельницы было прервано деканом факультета. В интересах подсудимого он обратился к судьям и спросил, может ли суд принимать такие сбивчивые и не идущие к делу показания?
Лорд-адвокат в интересах обвинения объявил себя вправе представить это показание. В высшей степени важно в этом деле выяснить на основании показаний непредубежденных свидетелей, в каких отношениях жили муж и жена, сказал он. Свидетельница — весьма почтенная особа, она сумела снискать доверие несчастной женщины, за которой ходила, когда та была на смертном одре.
После краткого совещания судьи решили единогласно, что показание не может быть принято. Свидетельница должна показывать только то, что она сама видела и заметила в отношениях мужа и жены.
Лорд-адвокат возобновил допрос свидетельницы, и Кристин Ормзон рассказала следующее:
«Мое положение сиделки давало мне возможность видеть миссис Макаллан почти постоянно, и я в состоянии рассказать многое, что неизвестно другим.
Так, например, я не раз имела возможность заметить, что мистер и миссис Макаллан жили друг с другом не совсем счастливо. Я могу представить вам пример этого, пример не из того, что я слышала от других, но из того, что видела сама.
В начале второй половины моего пребывания у миссис Макаллан, в Гленинг приехала погостить некто миссис Болл, молодая вдова и родственница мистера Макаллана. Миссис Макаллан ревновала мужа к этой особе и выказала это в моем присутствии накануне своей смерти, когда мистер Макаллан пришел в ее комнату, чтобы узнать, как она провела ночь. «Какое тебе дело, как я провела ночь, — сказала она. — Не все ли тебе равно, спала я или нет? Как провела ночь миссис Болл? Все так же ли она прекрасна, как всегда? Иди к ней, не теряй времени со мной». Начав так, она довела себя до одного из своих припадков бешенства! Я причесывала ее в это время. Думая, что мое присутствие при такой сцене неуместно, я хотела уйти из комнаты. Она остановила меня. Мистер Макаллан был также того мнения, что мне следовало уйти, и высказал это прямо. Миссис Макаллан потребовала, чтобы я осталась, и употребила при этом выражения, крайне оскорбительные для мужа. Он сказал: «Если ты не в состоянии сдержать себя — кто-нибудь из нас, я или сиделка, уйдем из комнаты». Она сказала: «Это хороший предлог, чтоб уйти к миссис Болл. Иди!» Он вышел из комнаты. Лишь только дверь за ним затворилась, как миссис Макаллан начала говорить мне о нем самые оскорбительные для него вещи. Между прочим, она сказала, что ничто не обрадовало бы его так, как ее смерть. Я начала возражать ей. Она схватила головную щетку, швырнула ее в меня и выгнала меня из комнаты. Я ушла и ждала внизу, пока не успокоилась. Затем я вернулась к ней, и некоторое время все шло как обычно.
