Дороти Сэйерс - Возвращение в Оксфорд
— В уме вам не откажешь, — сказала Гарриет.
— А кто возражается, Бетси?[85] Да и в сердце вы мне отказать не можете — разве что в своем.
— У вас, как у остроумцев елизаветинской поры, по два смысла на одно слово.
— Слово было ваше. И себе вам тоже придется кое в чем отказать. Амплуа Цезаревой жертвы требует жертв.
— Какой жертвы?
— Ну как же: скотины без сердца.[86] Вы, кажется, снова уронили салфетку?
— Нет, на этот раз сумку. Она у вас под левой ногой.
— О… — Питер огляделся, но официанта и след простыл. — Что ж, — продолжал он, не двигаясь с места, — конечно, люди с сердцем должны заботиться о людях с умом, но, видите ли…
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — сказала Гарриет, — потом подниму.
— Просто у меня сломаны два ребра. Я не уверен, что если полезу под кресло, то потом вылезу обратно.
— О господи! Я-то думала, почему вы держитесь как-то натянуто. Что же вы сразу не сказали? Сидели тут как мученик и вводили меня в заблуждение.
— Все я делаю не так, — горестно проговорил он.
— И как это вас угораздило?
— Просто упал со стены — самым прозаическим образом. Я немного спешил — с той стороны стоял довольно непривлекательный тип с ружьем. И ладно бы стена, но под ней была садовая тачка. И ладно бы сломанные ребра, но там еще и пластырь. Приклеился намертво, зараза, и зверски чешется.
— Какой кошмар. Очень вам сочувствую. А что же тип с ружьем?
— А, этот… Боюсь, повседневные заботы его больше не тревожат.
— А сложись иначе, это вас бы они не тревожили?
— Возможно. А я бы больше не тревожил вас. Будь у меня ум в ладу с сердцем, я бы, наверное, обрадовался такой перспективе. Но в тот момент ум мой был сосредоточен на работе, так что я предпочел спастись бегством — и обеспечил себе возможность окончить дело.
— Ох, Питер. Я рада, что все обошлось.
— Правда? Вот видите, даже самый мощный ум не вполне бессердечен. Так, дайте подумать. Просить вашей руки сегодня не положено, и вряд ли несколько ярдов пластыря дают мне право на поблажку. Но если вы не против, кофе мы выпьем в гостиной — этот стул не мягче садовой тачки и почему-то впивается в тех же самых местах.
Он осторожно встал. Пришел официант, поднял сумку, а заодно несколько писем, которые Гарриет забрала у почтальона, выходя из дому, и, не распечатывая, сунула во внешний карман сумки. Уимзи провел ее в гостиную, усадил в кресло, затем, скорчив гримасу, тяжело опустился на низкий диван.
— Что, тяжко?
— Когда уже доковылял, то ничего. Простите, что всегда являюсь на наши встречи в таком немощном состоянии. Это я, конечно, нарочно — чтобы привлечь ваше внимание и вызвать сочувствие, но боюсь, мои маневры слишком очевидны. Что вы будете с кофе — бренди или ликер? Будьте добры, Джеймс, два бренди.
— Хорошо, милорд. Это лежало под вашим столиком, мадам.
— В коллекцию оброненных вещей? — поинтересовался Уимзи, но увидел, что Гарриет, пробежав глазами открытку, вспыхнула и нахмурилась. — Что такое?
— Ничего, — ответила Гарриет, засовывая коряво исписанную карточку в сумку.
Он взглянул на нее:
— И часто вы получаете такие письма?
— Какие «такие»?
— Подметные.
— Теперь не очень. Одно мне подкинули в Оксфорде. Но было время, когда они приходили с каждой почтой. Не волнуйтесь, я привыкла. Досадно только, что не додумалась просмотреть почту перед уходом. И ужасно, что выронила эту открытку у вас в клубе — слуги могли прочесть.
— Эх вы, горе луковое. Можно мне взглянуть?
— Не надо, Питер, пожалуйста.
— Дайте сюда.
Не поднимая глаз, она протянула ему записку.
А твой титулованный ухажер любит суп с мышьяком? За какие услуги он тебя отмазал?
— Дрянь какая, — сказал он с горечью. — Значит, вот во что я вас втравил — мог бы и сам догадаться. Да, боюсь, что мог бы. Но вы ничего не рассказывали, а я пошел на поводу у собственного эгоизма.
— Вы тут ни при чем. Это неизбежные последствия. Ничего не поделаешь.
— Я мог бы подумать головой и не подставлять вас под удар. Видит бог, вы усердно старались от меня избавиться. Сказать по правде, вы испробовали все способы — кроме этого.
— Я знала, что вам это будет неприятно. Я не хотела вас задеть.
— Не хотели меня задеть?
Она вдруг осознала, что эти слова кажутся ему бредом.
— Правда не хотела, Питер. Да, знаю, я говорила вам много гадостей. Но всему есть предел. — Внезапно на нее накатила ярость. — Боже, неужто вы и правда обо мне такого мнения? Неужто вы думаете, что я способна на любую подлость?
— Но вы были вправе сказать мне, что мое присутствие усложняет вам жизнь.
— Да? И что, я должна была упрекать вас, что вы портите мне репутацию — хотя портить там было уже нечего? Или указала бы вам, что вы, спасибо вам большое, спасли меня от виселицы, но, увы, не от позорного столба? Мое имя изваляно в грязи, но извольте обращаться с ним как с белой лилией? До такого лицемерия я пока не дошла.
— Понимаю. И все же я осложняю вашу жизнь. А вы великодушно об этом молчали.
— Зачем вы заставили показать вам открытку?
— Затем, — отвечал он, доставая спички и поджигая уголок открытки, — затем, что если от урода с ружьем я всегда готов убежать, то прочим неприятностям предпочитаю смотреть в лицо. — Он кинул горящую записку на поднос, потом сгреб пепел в кучку, а Гарриет сидела и вспоминала о той записке, которую нашла в рукаве мантии. — Вам не за что себя корить. Вы ничего мне не говорили, я сам все понял. Признаю свое поражение и готов с вами проститься. Так?
Официант принес бренди. Гарриет сидела, не отрывая взгляда от своих рук, плотно сцепленных в замок. Несколько минут Питер молча смотрел на нее, потом мягко сказал:
— Не стоит огорчаться. У вас кофе стынет. В конце концов, я теперь тоже могу сказать: «Не тобою побеждена я. Это рок».[87] Самолюбие мое не пострадало, а это уже что-то.
— Послушайте, Питер. Боюсь, я сегодня непоследовательна. Я шла сюда с твердым намерением все это прекратить. Но только я могу сама за себя постоять. Я… я… — голос ее дрожал, — да будь я проклята, слышите, если позволю какому-то уроду или какой-то анонимке с вами разделаться!
Он выпрямился — так резко, что радостный возглас тут же перешел в болезненный стон.
— Черт бы побрал этот пластырь! Гарриет, вы геройский герой. Дайте мне вашу руку — и будем биться до конца! Эй, что это вы… В этом клубе не плачут. Здесь это не принято, если вы будете так себя вести, мне придется иметь дело с комитетом. Тогда они, наверное, вообще не будут пускать сюда женщин.
