Адриан Дойл - Рубин «Абас»
— Но какое отношение имеет этот клуб к рубину «Абас»? — спросил я.
— Вероятно, никакого. А может быть, самое непосредственное. Будьте добры, передайте мне том «Биографического указателя» на букву «М» с полки над подставкой для трубок. Боже мой, поистине примечательно, до чего же много известных фамилий умещается в одной букве алфавита! Вы нашли бы, что проштудировать этот список очень полезно, Уотсон. А вот и тот, я думаю, кто нам нужен… Маппинс… Мерстон, отравитель… Мастермэн. Капитан Брюс Мастермэн, родился в 1856 году, получил образование… Ха! Был заподозрен в причастности к подделке завещания, секретарь Нонпарейл-клуба; член… все совершенно верно. — Мой друг бросил книгу на кушетку. — Ну, Уотсон, есть ли у вас желание совершить ночную прогулку?
— Разумеется, Холмс. Но куда?
— Это будет зависеть от обстоятельств.
Ветер утих. Когда мы вышли на заснеженную тихую улицу, вдали, на башне Большого Бена, пробило десять. Мы были одеты достаточно тепло, но холод был настолько пронизывающий, что быстрая ходьба до Мэрилебон Род в поисках кэба была для меня очень кстати.
— Неплохо было бы заехать на Манчестер-сквер, — заметил Холмс, когда мы уселись в кэб и, укрывшись полостью, понеслись по заснеженным улицам. Вскоре мы остановились перед портиком внушительного дома времен короля Георга. Указывая на землю, Холмс сказал:
— Гости уже ушли. Видите, колеса оставили следы уже после окончания снегопада.
Швейцар взял наши визитные карточки, и через несколько секунд нас провели через вестибюль в великолепную библиотеку. У камина спиной к огню стоял высокий худой седеющий человек с чрезвычайно грустным лицом. Полулежавшая в шезлонге женщина встала, когда мы вошли, и повернулась к нам.
Один крупный художник нашего времени увековечил леди Довертон, но я осмелюсь сказать, что ни один портрет не сможет в полной мере воздать должное той высокомерной и прекрасной женщине, которую мы увидели. Она была в белом атласном платье, алый цветок горел на корсаже. Золотые отблески свеч сияли на ее бледном лице, словно высеченном из мрамора гениальным скульптором, искрились в бриллиантах, которые украшали ее роскошные каштановые волосы. Ее собеседник нетерпеливо шагнул нам навстречу.
— Мистер Холмс, я очень благодарен вам! — воскликнул он. — То, Что вы, невзирая на непогоду, поспешили прийти, чтобы начать поиски преступника, убедительно говорит о вашей отзывчивости, сэр. Очень убедительно.
Холмс поклонился.
— Рубин «Абас» — знаменитая драгоценность, сэр Джон.
— Ах, рубин. Да, да, конечно, — ответил сэр Джон Довертон. — Очень жаль. К счастью, есть еще бутоны. Ваши познания в цветоводстве подскажут вам…
Жена прервала сэра Джона, прикоснувшись пальцами к его руке.
— Дело уже передано в руки полиции, — сказала она надменно, — и я не понимаю, чем мы обязаны визиту мистера Шерлока Холмса.
— Я отниму у вас совсем немного времени, леди Довертон, ответил мой друг. — Мне будет вполне достаточно заглянуть на несколько минут в вашу оранжерею.
— С какой целью, сэр? Какая связь может быть между оранжереей моего мужа и пропавшим драгоценным камнем?
— Именно это я и хочу выяснить.
Леди Довертон холодно улыбнулась.
— А тем временем полиция уже арестует вора.
— Думаю, что нет.
— Вздор! Человек, который сбежал от нас, ранее уже обвинялся в похищении драгоценностей. Все достаточно ясно.
— Пожалуй, слишком ясно, мадам. Разве вам не показалось странным то, что бывший заключенный, знающий, что его прошлое известно вашему брату, крадет знаменитый драгоценный камень у своего хозяина, а затем уличает себя, спрятав шкатулку под своим матрацем, где ее непременно найдет даже Скотленд-Ярд?
Леди Довертон поднесла руку к груди.
— Я не думала об этом, — сказала она.
— Естественно, — согласился Холмс. — Но, Боже мой, до чего же красив этот цветок! Наверное, это та самая красная камелия, которую вы сорвали днем?
— Вечером, как раз перед обедом.
— Spes ultima gentîs![2] — мрачно изрек сэр Джон. — По крайней мере, до следующего цветения.
— Совершенно верно. Мне было бы очень интересно посмотреть вашу оранжерею.
Мы прошли вслед за нашим провожатым по небольшому коридору, который вел от библиотеки к стеклянной двери оранжереи. Пока знаменитый садовод и я ждали у входа, Холмс медленно углубился в темный душный полумрак оранжереи. Зажженная свеча, которую он нес в руке, то исчезала из виду, то появлялась, словно гигантский светлячок, среди странных очертаний кактусов и кустов редких тропических растений. Приблизив свечу к кусту камелий, он некоторое время разглядывал его через лупу.
— Несчастные жертвы злодейского ножа, — простонал сэр Джон.
— Нет, они были срезаны маленькими изогнутыми ножницами для ногтей, — заметил Холмс. — Вы можете сами увидеть, что на стебельках нет тех заусенцев, которые обычно получаются, если срезать их ножом. Кроме того, небольшой разрез на листке показывает, что кончики ножниц выходили за стебелек цветка. Так. Я думаю, что здесь больше выяснять нечего.
Когда мы возвращались, Холмс остановился около маленького окна в коридоре. Открыв задвижку и чиркнув спичкой, он перегнулся через подоконник.
— Под этим окном проходит дорожка, которой пользуется прислуга, — пояснил сэр Джон.
Я наклонился через плечо моего друга. Внизу от стены дома до края узкой тропинки сугробом лежал нетронутый снег. Холмс ничего не сказал, но, когда он выпрямился, я заметил на его лице удивление, почти досаду.
Леди Довертон ждала нас в библиотеке.
— Боюсь, что ваша слава преувеличена, мистер Холмс, — сказала она, и насмешка промелькнула в ее прелестных голубых глазах. — Я думала, что вы вернетесь со всеми пропавшими цветами и, может быть, даже с самим рубином «Абас».
— Во всяком случае, я надеюсь вернуть вам последнее, мадам, — сказал Холмс холодно.
— Опасная похвальба, мистер Холмс.
— Вряд ли кто-нибудь скажет вам, что мне свойственна хвастливость. А теперь, так как мы с доктором Ватсоном уже немного опаздываем в Нонпарейл-клуб… Бог мой, леди Довертон, боюсь, что вы сломали свой веер! Мне остается только принести извинения по поводу нашего вторжения и пожелать доброй ночи.
Мы уже доехали до Оксфорд-стрит, как вдруг Холмс, сидевший в полном молчании, с головой, опущенной на грудь, вскочил, распахнул дверцу и крикнул что-то нашему кэбмену.
— Какой я глупец! — воскликнул он, хлопнув себя по лбу, когда наш кеб повернул обратно. — Это какое-то помрачение ума!
