Жорж Сименон - Драма на Бульваре Бомарше
— Да, болел, — подтвердила она, как всегда, уверенно.
— Какого числа?
— В тот день, когда мы все заболели…
— Не помните ли вы, что вы ели?
— Этого я уже не помню…
— Доктора приглашали?
— Нет! Фердинан не захотел… Ночью у нас у всех болела голова, нас рвало, и Фердинан подумал, что была утечка газа.
— Так было только один раз?
— Да… Во всяком случае, так сильно.
— Вы хотите сказать, что бывали и другие недомогания?
— Я вас понимаю, комиссар… Но вы не заставите меня потерять хладнокровие. Я выдержу до конца, несмотря ни на что, потому что знаю, что Фердинан невиновен. Если бы кто и должен был отравить мою сестру, так это был не он, а я. Вы видите, что я не боюсь сказать об этом.
— Но вы этого не сделали? — сказал он с некоторой иронией в голосе.
— Нет… Мне даже не приходило в голову такое… Я бы ее убила иначе, не знаю как… последнее время мы все болели, это верно… Только вот я хотела бы вас там видеть… Вы себе представляете, как мы жили?.. За обедом или ужином кто-нибудь из нас всегда не ел… Знаете, сколько у нас переменилось прислуги за пять месяцев? Восемь. Они говорили, что не хотят оставаться в сумасшедшем доме…
Она заплакала от перенапряжения. Это случилось уже не в первый раз с начала допроса, но она быстро вновь обретала свое хладнокровие, смотрела Мегрэ в глаза, словно идя навстречу его вопросам.
— Я даже не знала, открываются ли еще окна…
И случалось, что я больше не смела дойти и до угла нашей улицы, отлично зная, что сестра идет по пятам.
— Значит, по вашему мнению, ваша сестра покончила с собой?
Она не ответила сразу, позволив убедиться, что вопрос ее волнует.
— Иначе говоря, вы утверждаете, что ваша сестра дошла до того, что раздобыла значительное количество дигиталиса и что вместо того, чтобы попытаться отравить вас, она покончила с собой?
— Не знаю… — призналась она.
И чувствовалось, что она больше в это не верила, что это не соответствовало характеру сестры.
— Так как же?
— Тут какая-то тайна… В любом случае, Фердинан не убивал!
— А вы?
Но он обманывался, если ожидал, что выбил почву у нее из-под ног. Она подняла голову и с легкой иронией лишний раз выдержала его взгляд.
— Думаю, мы поступим лучше, если позовем вашего зятя, — проворчал Мегрэ. — Или, скорее… Подождите… Будьте любезны пройти в приемную, пока я его здесь приму…
— Что вы хотите ему сказать?
Она поднялась с кресла: теперь она сердилась и зубами рвала платочек на мелкие кусочки.
— Войдите! — крикнул Мегрэ, приоткрывая дверь. — А мадемуазель подождет…
И он заставил ее выйти, прежде чем вошел Вуавен, потом указал тому на кресло, с которого только что поднялась девушка.
— Стакан пива?
Вуавен лишь покачал головой.
— Есть не хотите? Прошу простить, что заставил вас ждать… Ваша невестка столько всего мне рассказала… А в самом деле, что вы теперь собираетесь делать?
Агент с трудом поднял голову, посмотрел на комиссара с изумлением, потом с недоверием, словно для него было совершенно очевидно, что его отсюда не выпустят…
— Один вопрос, Вуавен… Из-за вашей жены Николь ведь не могла разговаривать с вами, когда хотела, так я подозреваю, что она вам писала.
Он покачал головой, стараясь уловить, какая тут связь.
— Нет…
— Почему? Ведь когда так влюблены, как она, как вы…
— Это было невозможно… Жена нашла бы письма…
Она целыми днями перерывала все в квартире, копалась в моей одежде и даже в обуви…
Мегрэ вздохнул. Он дорого бы дал, чтобы увидеть любовь Николь, обращенную на кого-нибудь другого, не важно кого, но не на этого посредственного человека, посредственного во всем, даже в своем отчаянии.
— Вы могли бы найти какой-нибудь тайник…
— Я говорю вам, что Луиза нашла бы…
Комиссар, казалось, перестал об этом думать.
— Тем хуже… Кстати… я хотел вас спросить о другом…
Когда у вас были боли в сердце…
Фердинан горестно улыбнулся.
— Я ждал этого вопроса…
— Тогда отвечайте на него!
— Да, мне прописали дигиталис… Но вот уже два года, как я его не принимаю.
— Тем не менее вы знали о его воздействии, и вас Должны были предупредить, что в больших дозах…
— Послушайте, комиссар, я не убивал свою жену…
— Я убедился, что Николь тоже не отравляла…
— Вы ее подозревали?
— О нет! Успокойтесь! Вы говорите мне, что вы не убивали вашу жену. Николь ее не убивала. Теперь я вам задам вопрос, на который я позволяю не отвечать. Слушайте меня хорошенько, Вуавен… Зная свою жену так хорошо, как вы ее знали, такую ревнивую, способную сносить сестру у себя в доме, лишь бы не дать ей возможности тайно с вами встречаться, зная свою жену, говорю я, отважитесь ли вы утверждать, что она смогла бы это сделать, я имею в виду покончить с собой, понимая, что тем самым оставит вам свободное поле действия, вам обоим?.. Поразмышляйте…
— Я не знаю…
— Ну что ж! Отвечайте или не отвечайте, но только без лжи, Вуавен… Без этих лживо-ускользающих…
У Вуавена задрожали губы… И тут внезапно распространившееся по комнате зловоние разоблачило физиологические результаты охватившей его паники. Мегрэ, не говоря ни слова, подошел к окну, открыл его и, вернувшись к бюро и медленно набив трубку, допил остатки пива.
— Если хотите, я вам сейчас помогу, — сказал он сладким голосом. — Я предполагаю, что вы предпочитаете, чтобы я не приглашал сюда сейчас вашу невестку?
Вуавен плакал, возможно, и от унижения, и от боли, а Мегрэ расхаживал по кабинету и все говорил, говорил, стараясь не смотреть на него.
— Если я ошибаюсь, вы меня остановите… Но я не думаю, что ошибаюсь… Вы время от времени ездите в Антверпен?
— Я много об этом думал. В Антверпен и в Амстердам, туда, где находятся главные биржи бриллиантов…
Там вы смогли легче, чем во Франции, и с меньшим риском раздобыть для себя некоторое количество дигиталиса, и это объясняет безрезультатность наших поисков в Париже и предместьях…
— Пить! — сдавленно простонал Вуавен.
И был он такой униженный, что Мегрэ стало неудобно. Он вынул из своего личного стенного шкафа бутылку коньяку и налил агенту полный стакан.
— По натуре вы не отличаетесь веселым характером…
И вот вы женитесь на девушке, и в первый же год вашего брака операция одним махом заставила ее постареть на много лет… Вы продолжаете работать, без радости, педантично, как вы делаете все, и в какой-то момент вы чувствуете сердечную слабость. Все так?
— Ничего серьезного не было…
