Гилберт Честертон - Перстень прелюбодеев
— Простите. Я не хочу, чтобы мой кофе остыл. — Он залпом осушил свою чашку, и, клянусь Богом, лицо его немедленно почернело, точнее, оно прошло гамму каких-то жутких оттенков, он страшно захрипел и рухнул на пол.
Конечно, мы не поверили своим глазам. Но венгерский ученый был доктором медицины; кроме того, вызвали местного врача, и он тоже констатировал смерть.
— Вы хотите сказать, — перебил Уоттон, — что врачи признали отравление?
Гэхеген покачал головой.
— Я хочу сказать, — повторил он, — что они признали смерть.
— От чего же он умер, если отравления не было?
— Он умер от удушья, — сказал Гэхеген и нервно вздрогнул Несколько минут все молчали. Наконец Уоттон проговорил:
— Я ничего не понимаю. Кто отравил кофе?
— Никто. Кофе не был отравлен, — ответил Гэхеген. — Лорд Кроум просто хотел обследовать наши чашки, пока мы еще к ним не прикасались. Несчастный Питт-Палмер положил в свой кофе очень большой кусок сахару. Сахар должен был растаять. Но есть вещи, которые не тают.
Сэр Хьюберт Уоттон уставился в одну точку. Наконец в его глазах засветилась какая-то мысль, трезвая, хотя и несколько запоздалая.
— Вы хотите сказать, — начал он, — что Питт-Палмер спрятал кольцо в чашке еще до обыска. Другими словами, вором был Питт-Палмер?
— Питт-Палмер скончался, — серьезно сказал Гэхеген, — и мой долг — защищать его память. Несомненно, он поступил дурно. Теперь я понимаю это гораздо лучше, чем раньше. Вы можете думать что угодно о его поступке. Многие поступают не лучше. Но вором он не был.
— Объясните вы наконец, что все это значит? — вспылил Уоттон.
— Нет, — ответил Гэхеген, и внезапно его напряженное состояние сменилось усталостью и ленью. — Я передаю слово мистеру Понду.
— Да ведь Понда там не было! — резко сказал Уоттон.
— Конечно, — сонно ответил Гэхеген, — но по тому, как он нахмурился, я вижу, что он все знает. А кроме того, я уже наговорился и уступаю очередь другому.
Он закрыл глаза, и такое безнадежное спокойствие было в его позе, что бедняге Уоттону, совсем сбитому с толку, пришлось обратиться к третьему собеседнику.
— Вы правда что-нибудь знаете? — спросил он Понда. — Что он имел в виду, когда сказал, что человек, спрятавший кольцо, не был вором?
— Кажется, я в самом деле кое-что угадал, — скромно заметил мистер Понд. — Но лишь потому, что все время помнил наш разговор о вымысле и действительности — о том, как сбивает человека их мнимое сходство. Действительные происшествия никогда не бывают так законченны, как вымышленные. Все несчастье в том, что когда какое-нибудь событие в действительной жизни напоминает нам знакомый роман, мы невольно думаем, что знаем все об этом событии, потому что знаем роман. Мы идем по проторенной дорожке привычного сюжета, и нам кажется, что все перипетии в жизни будут такими же, как эти хорошо знакомые нам перипетии романа. Внутренним взором мы видим все развитие сюжета и не можем взять в толк, что сюжет уже другой. Мы предвосхищаем события, описанные в книге, и ошибаемся. Допустите неверное начало, и вы не только дадите неверный ответ — вы поставите неверный вопрос. В данном случае вы столкнулись с тайной, но ищете разгадку не этой, а другой тайны.
— Гэхеген сказал, что вы беретесь все объяснить, — не без иронии заметил Уоттон. — Разрешите спросить вас: следует ли считать объяснением ваши слова? Это и есть разгадка тайны?
— Тайна перстня, — сказал мистер Понд, — не в том, куда он исчез, а в том, откуда он взялся.
Уоттон пристально посмотрел на него и сказал совсем другим тоном:
— Продолжайте.
И мистер Понд продолжал:
— Гэхеген сказал правду — бедняга Питт-Палмер не был вором. Питт-Палмер не крал кольца.
— Черт возьми, — взорвался Уоттон, — кто же тогда его украл?
— Кольцо украл лорд Кроум, — сказал мистер Понд.
Некоторое время все трое молчали. Наконец Гэхеген встал и произнес, сонно потягиваясь:
— Я знал, что вы поймете.
Мистер Понд пояснил кротким, почти извиняющимся тоном:
— Но, видите ли, ему пришлось пустить перстень по рукам, чтобы узнать, у кого он его украл.
Он помолчал; а потом — как всегда рассудительно и логично — заговорил:
— Как я уже сказал, многое кажется вам заранее предопределенным только потому, что об этом рассказано во многих книгах. Когда за обедом хозяин показывает гостям какую-нибудь вещь, вы заранее убеждены, что она принадлежит ему или кому-нибудь из его семьи, что это — фамильная реликвия, потому что так бывает в книгах. Но лорд Кроум имел в виду нечто куда более дурное и темное, когда так зловеще сказал, что перстень связан с романтической историей в его семье.
Лорд Кроум украл кольцо. Он перехватил письмо, адресованное его жене, и нашел там только этот перстень. Адрес был напечатан на машинке; хотя, конечно, не мог же он знать почерк всех своих знакомых. Зато он знал старинную надпись, вырезанную на камне. Такая надпись могла быть сделана только с одной целью. Он собрал гостей, чтобы выяснить, кто послал перстень, другими словами — кто его владелец, понимая, что тот попытается вернуть свою собственность, чтобы предотвратить скандал и скрыть улику. Вероятно, того, кто послал письмо, можно назвать негодяем, но не вором. У язычников, например, он считался бы героем. Не случайно его холодное, волевое лицо напоминало маску императора Августа. Сперва он сделал самое простое и вместе с тем самое благоразумное — бросил кольцо в черный кофе, притворяясь, что кладет сахар. Так он скрыл его, хотя бы ненадолго, и мог спокойно подвергнуться обыску. Когда лорд Кроум крикнул, что кофе отравлен, и все походило уже на кошмар, мы просто присутствовали при последнем отчаянном ходе хозяина, разгадавшего уловку гостя. Кроум понял, что перстень брошен в одну из чашек, и хотел немедленно их обследовать. Но человек с холодным лицом предпочел страшную смерть, — он проглотил перстень и задохся, пытаясь сохранить свою тайну, вернее — тайну леди Кроум. Безумный поступок, но ничего другого ему не оставалось. Во всяком случае, Гэхеген прав, и наша обязанность — защитить от клеветы память несчастного Палмера. Нельзя называть вором джентльмена, который умер, проглотив собственное кольцо.
Закончив свою речь, мистер Понд деликатно кашлянул. Сэр Хьюберт Уоттон не сводил с него глаз; разгадка озадачила его еще больше, чем загадка. Он медленно поднялся; казалось, он стряхивает с себя дурной сон. Но он твердо знал, что это не сон, а явь.
— Ну, мне пора, — сказал он со вздохом облегчения. — Надо еще побывать в Сити, боюсь, что я и так опоздал. Кстати, если все, что вы рассказали, правда, это, видимо, случилось совсем недавно. Насколько мне известно, в прессе не было сообщения о самоубийстве Питт-Палмера, во всяком случае — сегодня утром еще не было.
