Ксавье Монтепен - Чревовещатель
В настоящую минуту бедное животное билось в предсмертной агонии. Вся его шерсть снежно-белого цвета была покрыта кровью, вытекавшей из многочисленных глубоких ран. Распростертый на траве, окрасившейся вокруг него алым цветом, он едва дышал. Все его тело содрогалось, бледный и сухой язык был высунут из полураскрытого рта, глаза уже помутнели, у него не было больше сил даже стонать.
– Мунито!.. Бедный Мунито!.. — воскликнул Сильвен, наклоняясь над ним. — Что за негодяй сотворил это?.. Так вот почему Раважо ворчал так яростно! Он почувствовал твою беду! О, и зачем я был так жесток с ним!..
Услышав знакомый и ласковый голос — ибо, несмотря на свою внешнюю грубость, Сильвен в душе был предобрым малым и очень любил собак, — издыхавшая собака как будто ожила немного. Мунито приподнял большую круглую голову, и как будто свет разума блеснул в его глазах… Пес попытался было подняться на ноги, но не смог.
Сильвен опять наклонился, чтобы взять его на руки, но не успел исполнить своего намерения. Собака опять упала. Какой-то глухой свист вырвался из ее перерезанного горла. Мунито весь вытянулся и больше не шевелился.
– Все кончено!.. — пробормотал Сильвен. — Вот черт побери! Есть же злодеи на свете… Но что же твои господа, бедный Мунито? Что стало с ними? Погиб ли ты, защищая их? — И Сильвен, смахнув слезу, бросился бежать к замку.
Дом был мрачен и молчалив, словно необитаем. Открытые решетчатые ставни бельэтажа пропускали лучи восходящего солнца, но прочные ставни нижнего этажа были закрыты. К главной входной двери вело крыльцо с пятью или шестью ступенями, украшенное вазами из старинного руанского фарфора, в которых стояли разнообразные цветы.
Сильвен взбежал на крыльцо и взялся за ручку двери. Она оказалась заперта. Охотник дважды постучал изо всех сил и стал звать Жака и Мариетту. Ответа не последовало, только эхо повторило его крик. Сильвен обогнул замок и подошел к нему сзади, где было еще две двери. Но и те не уступили его усилиям, и там не ответили на его призывы. Только в стойлах и в птичнике царило оживление: корова мычала, коза блеяла, а куры кудахтали. Было ясно, что животные давно уже напрасно ждали, пока их покормят.
III
Сильвен побледнел. «Есть ли кто-нибудь живой в этом большом доме, который похож на безмолвную могилу? — спрашивал он сам себя. — Какая ужасная тайна скрывается за этими толстыми стенами и плотно запертыми ставнями?» Охотник быстрым шагом направился опять к решетке и отвернулся, проходя мимо того места, где лежал окровавленный и уже похолодевший труп Мунито. Чтобы перебраться через стену, он не стал снова прибегать к гимнастическому упражнению, а воспользовался лестницей, приставленной к стене. Взобравшись по ней на стену, Сильвен спрыгнул на землю по другую сторону.
– Наконец-то, Сильвен! — воскликнула с нетерпением ожидавшая его Колетт. — Ай-ай! Что это с вами?.. Вы белее полотна!.. Неужели произошло несчастье?
– Да, несчастье!.. Или, скорее, преступление… — глухим голосом ответил охотник.
– Несчастье!.. Преступление!.. — повторила девушка, вся дрожа. — Великий Боже!.. Что же вы там видели? — спросила она.
– Я видел мертвого Мунито со множеством ран на теле…
– А Жак Ландри?.. А Мариетта?..
– Я не знаю… Все двери заперты.
– Нужно сломать ставень, разбить окно…
Сильвен нетерпеливо покачал головой.
– И попасть в руки жандармов? — с горечью в голосе прервал он ее. — Нет-нет! Прочь отсюда! Пусть те, кто имеет право входить всюду, войдут сюда первыми, — прибавил он.
– То есть кто же?
– Власти, конечно!.. Представители закона и правосудия!.. Нельзя терять ни минуты! Я должен как можно скорее увидеть мэра. Пойду к нему!
– А что же нам делать в то время, пока вы ходите, — мне и Жаку?
– Оставайтесь здесь и стерегите. Если вы заметите какого-нибудь шатающегося тут бездельника, всмотритесь в него хорошенько, чтобы вы смогли признать его потом…
– О, я боюсь! — прервала его Колетт.
Сильвен пожал плечами.
– Боюсь!.. — повторил он. — Но чего бояться здесь, среди белого дня, на большой дороге и с таким крупным мальчуганом, как Жак, который останется охранять вас?.. Притом мне кажется, что те негодяи, которые совершили преступление, уже далеко отсюда… Итак, будьте спокойны, Колетт. Сядьте вот здесь, на краю рва. Вам не придется ждать долго, а в награду за терпение вы будете иметь возможность все видеть и знать, что тут случилось…
Последний аргумент, конечно, был убедительнее прочих.
– И вы уверены, Сильвен, что, оставшись здесь, я не подвергнусь ни малейшей опасности?..
– О да, честное слово, я уверен.
– Так бегите же и возвращайтесь скорее!..
Сильвен вскинул ружье на плечо, свистнул Раважо и быстро пошел по направлению к городку. Господин мэр, которого звали Сидуан Фовель, представлял из себя толстенького пятидесятилетнего человечка, который, заработав 25 000 ливров годового дохода посредством торговли полотном в Руане, приобрел недвижимость в Рошвиле, своем родном городке, откуда он тридцать лет назад вышел, как говорят в народе, в деревянных башмаках.
Воспоминания о своих более чем скромных дебютах на поприще жизни, по сравнению со значимостью его настоящего положения в свете, невыразимо тешили его самолюбие. Можно было бы упрекнуть господина Фовеля в некотором самодовольстве, в склонности к хвастовству своей личностью и состоянием, в желании слыть человеком честным, опытным и благоразумным, но, за исключением этих крайностей, он обладал множеством добродетелей. Его подопечные подсмеивались над ним иной раз втихомолку, но в душе искренне любили его и уважали.
Дом господина Фовеля, находившийся на рыночной площади, прямо напротив школы и мэрии, без всякого сомнения, был самым большим и самым красивым домом во всем городе, за исключением уже известного нам замка. Ворота из цельного дерева с проделанным в них небольшим подвижным окошечком вели на обширный двор с лужайкой посередине и цветочными клумбами. Справа находились конюшня и каретный сарай, а слева — обширная псарня: господин Фовель был страстным охотником.
В глубине двора возвышался двухэтажный дом с зелеными решетчатыми ставнями и террасой в итальянском стиле. За домом была огорожена территория площадью в один гектар, где имелись и сад на английский манер — рядом с миниатюрным лабиринтом виднелся небольшой прудик и грот, — и сад с плодовыми деревьями и грядками.
«Utile dulci!»[3] — говаривал Сидуан Фовель, который, хотя и не знал латыни, охотно употреблял в речи некоторые всем известные цитаты. У почтенного муниципального чиновника была миниатюрная сварливая супруга, сын двадцати одного года, служивший в конторе у главного руанского банкира, и довольно миленькая дочь, которой шел семнадцатый год. Госпожа Фовель со своими детьми не будут играть какой-либо важной роли в нашем дальнейшем повествовании, потому и распространяться о них мы больше не будем.
