Жорж Сименон - В случае беды
– До завтра.
– Вот именно, до завтра.
Я возвращаюсь к окну, но за ним видны теперь только гирлянды фонарей вдоль Сены, их отблески на воде и кое-где на черном фоне мокрых фасадов прямоугольники чьих-то освещенных окон.
Я перечитываю абзац, который начал писать, когда меня прервала жена:
«Мне хочется...»
Не могу вспомнить, что у меня было в голове. Впрочем, мне кажется, что если я намерен продолжать то, что уже именую своим досье, будет благоразумней ничего, ни единой фразы не перечитывать.
"Мне хочется... ".
Ах да! Я, вероятно, собирался сказать: подойти к себе, как я подхожу к своим клиентам. Во Дворце правосудия считают, что из меня получился бы самый грозный следователь: мне удается вытягивать всю подноготную из наиболее неподатливых.
Приемы мои почти всегда одинаковы, и я признаюсь, что пользуюсь своей внешностью, своей пресловутой жабьей мордой и глазами навыкате, которые смотрят на собеседника так, словно не видят его, а это впечатляет. Мое уродство идет мне на пользу, придавая таинственность китайского болванчика.
Некоторое время я даю им поговорить, выложить весь набор фраз, который они подготовили до того, как постучаться ко мне, а сам небрежно делаю заметки, не шевелясь и по-прежнему подпирая левой рукой подбородок, осаживаю их, когда они этого меньше всего ожидают:
– Нет!
Это словечко, произнесенное без повышения голоса и каких-либо пояснений, мало кого не заставляет спустить пары.
– Уверяю вас... – пытаются мне возражать.
– Нет.
– Вы считаете, что я лгу?
– Все произошло не так, как вы рассказываете.
Бывают, особенно среди женщин, такие, кому этого достаточно: они тут же начинают сообщнически улыбаться. Другие все еще упираются:
– Но клянусь вам...
Тогда я встаю, словно разговор окончен, и направляюсь к двери.
– Я сейчас вам все объясню, – встревожено лепечут они.
– Мне нужны не объяснения, а правда. Находить объяснение-дело мое, а не ваше. Если же вы предпочитает лгать...
Мне редко приходится опускать руку на кнопку звонка.
С самим собой я, естественно, не могу разыгрывать подобную комедию. Но если я напишу, например:
"Это началось с год назад, когда... – я волен прервать себя, как делаю это с другими, простым и категорическим:
– Нет!
Это «нет» выбивает их из колеи еще сильнее, чем прежние, и они перестают что-либо понимать.
– Но ведь когда я встретил ее...
– Нет!
– Почему вы находите, что это неправда?
– Потому что надо вернуться к более отдаленным временам.
– К каким же?
– Не знаю. Думайте сами.
Они думают и почти всегда вспоминают какое-либо прошлое событие, объясняющее их драму. Я многих спас таким путем – не процедурными ухищрениями или ораторской жестикуляцией перед присяжными, а вынудив их докопаться до причины своего поведения.
Как и они, я тоже напишу:
– Это началось...
Когда? С Иветтой – не в тот ли вечер, когда, вернувшись из Дворца, я застал ее одиноко сидящей у меня в приемной? Это легкое решение проблемы, которое меня подмывает назвать романтическим. Не будь Иветты, была бы, вероятно, какая-нибудь другая. Кто вообще знает, так ли уж необходимо было вторжение нового элемента в мою жизнь?
К сожалению, в отличие от моих клиентов, когда они садятся в кресло, которое мы называем исповедальным, передо мной не сидит никто, кто помог бы мне – пусть даже просто банальным "нет – докопаться до моей собственной правды.
Клиентам я не позволяю начинать с конца или середины и все-таки сам поступлю именно так, потому что вопрос об Иветте не выходит у меня из головы и мне необходимо от него отделаться. А уж потом, если у меня еще останутся желание и мужество, я попробую копнуть поглубже.
Это случилось в пятницу, чуточку больше года назад – самую чуточку, потому что была середина октября. Я только что выступил в суде с речью по делу о шантаже, вынесение приговора было отложено на неделю, и, помнится, мы с женой должны были обедать в ресторане на авеню Президента Рузвельта в обществе префекта полиции и других персон. Я вернулся из Дворца пешком: до него рукой подать, да и дождь шел мелкий, почти теплый, не то что сегодня.
М-ль Борденав, моя секретарша, которую мне никогда не приходило в голову назвать по имени – как все, я зову ее Борденав, словно общаясь с мужчиной, дожидалась моего возвращения, но маленький Дюре, мой помощник в течение последних четырех с лишним лет, уже ушел.
– В приемной вас ждут, – доложила мне Борденав, подняв голову над зеленым абажуром своей лампы.
Она скорее белокурая, чем рыжая, но, потея, пахнет точь-в-точь как рыжие.
– Кто?
– Какая-то девчонка. Не назвалась, не сказала, зачем пришла. Хочет личной встречи с вами.
– Какая приемная?
У нас две приемных – большая и малая, как мы их называем, и я знал, что секретарша ответит:
– Малая.
Она не любит женщин, настаивающих на личной встрече со мной.
Как был, с портфелем под мышкой, в шляпе и мокром плаще, я распахнул дверь и обнаружил незнакомку в кресле; скрестив ноги и дымя сигаретой, она читала киножурнал. Посетительница тут же вскочила и посмотрела на меня так, словно перед ней возник киноактер во плоти.
– Пройдемте со мной.
Я обратил внимание на ее дешевое пальтишко, туфли со стоптанными каблуками и, главное, прическу – конский хвост, модный у танцовщиц и известных девиц с Левого берега.
У себя в кабинете я разделся и сел на свое место, указав ей на кресло напротив.
– Вас кто-нибудь направил сюда? – осведомился я.
– Нет, я сама пришла.
– Почему вы обратились именно ко мне, а не к другому адвокату?
Я частенько задаю этот вопрос, хотя ответ не всегда льстит моему самолюбию.
– А вы не догадываетесь?
– Я больше не играю в загадки.
– Допустим, потому, что у вас есть привычка добиваться оправдания своих клиентов.
Недавно один журналист сказал то же самое по-другому, и в таком виде фраза обошла всю прессу:
«Если вы невиновны, берите любого адвоката; если виновны, адресуйтесь к мэтру Гобийо».
Лицо незнакомки было беспощадно освещено лампой, и я помню, что чувствовал себя неловко, всматриваясь в его черты: оно одновременно было детским и очень старым, этакой смесью простодушия и плутоватости, невинности и порока, добавил бы я, если бы мне не претили эти слова, которые я резервирую для присяжных.
Она была худа и в плохой физической форме, как все девушки ее возраста, которые живут в Париже, не соблюдая гигиены. Почему мне подумалось, что у нее наверняка грязные ноги?
– У вас нелады с юстицией?
– Непременно будут.
Она была довольна, что удивила меня, и, уверен, нарочно закинула ногу на ногу, приоткрыв их выше колен. Косметика, которую она освежила в ожидании приема, была кричащей и неумелой, как у проститутки последнего разбора или недавно приехавшей в Париж служаночки.
